Пианист

Я вышел на улицу через другой вход дома. Хотя уже наступил вечер, было не полностью темно. Широкая проезжая часть была освещена красным заревом пожаров. Она была усеяна трупами, и женщина, которую убили на моих глазах на второй день восстания, всё ещё лежала там же. Я лёг плашмя и пополз в сторону больницы. Мимо постоянно проходили немцы, по одному или группами, и тогда я прекращал движение и притворялся ещё одним трупом. От мёртвых тел шёл запах тления, смешиваясь с запахом гари в воздухе. Я старался ползти как можно быстрее, но ширина дороги казалась бесконечной, и перебирался я через неё целую вечность. Наконец я добрался до тёмного здания больницы. Я проковылял в первый попавшийся вход, рухнул на пол и немедленно заснул.

На следующий день я решил исследовать территорию. К моему немалому разочарованию, я обнаружил, что здание полно диванов, матрасов, кухонной утвари, фарфора и других повседневных вещей, что означало, что немцы явно будут наведываться за ними довольно часто. А ещё я не нашёл ничего съедобного. Я обнаружил чулан, полный старого железа, труб и плит. Я лёг и провёл там следующие два дня.

15 августа по карманному календарику, который я держал при себе и впоследствии тщательно зачёркивал в нём день за днём, я почувствовал такой нестерпимый голод, что решил выйти и поискать какой-нибудь еды, что бы ни случилось. Безрезультатно. Я вскарабкался на подоконник заколоченного досками окна и стал смотреть на улицу в маленькую щёлку. Над телами на дороге роились мухи. Неподалеку, на углу Фильтровой улицы, стоял особняк, откуда ещё не выдворили обитателей. Они жили до удивления нормальной жизнью, сидели на террасе и пили чай. С улицы 6 августа подошёл отряд власовцев под командованием СС. Они собрали трупы с дороги, сложили в кучу, облили бензином и подожгли. В какой-то момент я услышал шаги в больничном коридоре, направлявшиеся в мою сторону. Я слез с подоконника и спрятался за ящиком. Эсэсовец вошёл в комнату, огляделся и снова вышел. Я бросился в коридор, добрался до лестницы, взбежал по ней и спрятался в своём чулане. Вскоре после этого в здание больницы вошёл целый отряд, чтобы обыскать все комнаты по очереди. Моё убежище они не нашли, хотя я слышал, как они смеются, что-то напевают себе под нос или насвистывают, и слышал вопрос жизни и смерти: «Ну что, мы всё осмотрели?».

Через два дня – и через пять дней с того момента, как я последний раз что-то ел – я снова вышел на поиски еды и воды. В здании не было проточной воды, но там стояли вёдра на случай пожара. Вода в них была покрыта радужной плёнкой и полна дохлых мух, мошек и пауков. Я всё равно принялся жадно пить, но вскоре был вынужден остановиться, поскольку вода воняла и мне не удавалось не глотать мёртвых насекомых. Затем я нашёл несколько корок хлеба в мастерской плотника. Они были покрыты плесенью, пылью и мышиным помётом, но для меня они стали настоящим сокровищем. А какой-то беззубый плотник и не знал, отрезая их, что спасает мне жизнь.

19 августа немцы с криками и пальбой выгнали из дома обитателей особняка на углу Фильтровой улицы. Теперь в этом квартале города я остался один. Эсэсовцы всё чаще наведывались в здание, где я прятался. Сколько я проживу в таких условиях? Неделю? Две? Потом самоубийство может опять оказаться единственным выходом, и на этот раз у меня не будет средств покончить с собой, кроме лезвия бритвы. Придётся резать вены. В одной из комнат я нашёл немного перловки, сварил её на печке в мастерской плотника, которую я топил по ночам, и это обеспечило меня пищей ещё на несколько дней.

30 августа я решил вернуться к развалинам здания на той стороне улицы, поскольку сейчас, похоже, оно окончательно выгорело. Я взял с собой флягу воды из больницы и прокрался через дорогу в час ночи. Сначала я намеревался пойти в подвал, но кокс и уголь в нём всё ещё тлели, потому что немцы раз за разом снова поджигали его, так что я спрятался в развалинах квартиры на третьем этаже. Ванна там была до краёв полна воды – грязной, но всё же это была вода. Огонь пощадил кладовую, и там я нашёл мешок сухарей.

Через неделю меня посетило ужасное предчувствие, и я снова сменил убежище, перебравшись на чердак – точнее, на его голые доски, так как крыша рухнула при пожаре. В тот же день украинцы трижды входили в здание, ища добычу в уцелевших частях квартир. Когда они ушли, я спустился в квартиру, где прятался всю последнюю неделю. Огонь не пощадил ничего, кроме голландской печи, и украинцы разнесли её до последней плитки, видимо, надеясь найти золото.

На следующий день солдаты оцепили аллею Независимости по всей длине. В оцепление загнали людей со свёртками на спине, матерей с детьми, вцепившимися в них. Эсэсовцы и украинцы вывели за оцепление многих мужчин и убили их на глазах у остальных без всякой причины, точно так же, как в гетто, пока оно ещё существовало. Значит, восстание окончилось нашим поражением?