Пианист

Приближался первый день ноября, и становилось холодно, особенно ночью. Чтобы не сойти с ума в изоляции, я решил вести по возможности предельно дисциплинированную жизнь. При мне всё ещё были мои часы, моя довоенная «Омега», которой я дорожил как зеницей ока, и вечное перо, – моё единственное личное имущество. Я тщательно следил за заводом часов и составлял по ним расписание. Весь день я лежал без движения, чтобы сохранить те немногие силы, которые у меня ещё оставались, и только в полдень протягивал руку, чтобы укрепить себя сухарём и чашкой тщательно отмеренной воды. С раннего утра до этого приёма пищи, лёжа с закрытыми глазами, я проигрывал в уме все композиции, которые когда-либо исполнял, линейка за линейкой. Впоследствии оказалось, что это мысленное повторение было полезно: когда я вернулся к работе, я всё ещё владел своим репертуаром и помнил его, словно практиковался всю войну. Затем, после полуденного приёма пищи и до вечера, я систематически освежал в памяти содержание всех книг, которые я прочёл, и мысленно повторял свой английский словарный запас. Я давал сам себе уроки английского, задавая себе вопросы и стараясь отвечать правильно и развёрнуто.

Когда темнело, я засыпал. Я просыпался около часа ночи и отправлялся на поиски еды при свете спичек – я нашёл в доме их запас, в квартире, которая выгорела не полностью. Я обшаривал подвалы и развалины квартир, находя там немного толокна, здесь несколько кусочков хлеба, немного отсыревшей муки, воду в ваннах, вёдрах и флягах. Не знаю, сколько раз за время этих экспедиций я проходил мимо обугленного трупа на лестнице. Он был единственным товарищем, чьего присутствия мне не нужно было бояться. Однажды в подвале я нашёл неожиданное сокровище: пол-литра спирта. Я решил сохранить его до конца войны.

Днём, когда я лежал на полу, немцы или украинцы часто заходили в дом в поисках добычи. Каждый такой визит дополнительно изматывал мои нервы, так как я смертельно боялся, что они найдут меня и убьют. Но, как бы то ни было, они всегда оставляли чердак без внимания, хотя я насчитал больше тридцати таких мимолётных визитов.

Настало пятнадцатое ноября, и выпал первый снег. Холод всё больше докучал мне под грудой тряпья, которое я набрал, чтобы держать себя в тепле. Теперь, когда я просыпался утром, тряпки были густо засыпаны мягким белым снегом. Я устроил себе постель в углу под уцелевшей частью крыши, но остаток кровли обрушился, и снег задувало в больших количествах со всех сторон. Однажды я натянул кусок ткани под сломанной оконной створкой, которую нашёл, и осмотрел себя в этом импровизированном зеркале. Вначале я не поверил, что кошмарное зрелище, представшее передо мной – действительно я: мои волосы не были стрижены много месяцев, я был небрит и немыт. Волосы сбились в плотный колтун, лицо почти скрылось под отросшей тёмной бородой, уже весьма густой, а там, где бороды не было, моя кожа стала почти чёрной. Веки покраснели, лоб покрылся струпьями.

Но больше всего меня терзало незнание, что происходит на поле боя – как на фронте, так и у повстанцев. Само Варшавское восстание было подавлено. Я не мог питать никаких иллюзий на этот счёт. Но, возможно, сопротивление ещё продолжается за пределами города, в предместье Прага на том берегу Вислы. Я всё ещё слышал время от времени артиллерийский огонь в том районе, и снаряды взрывались в развалинах, порой совсем близко от меня, отдаваясь резким эхом в тишине выгоревших зданий. Что с сопротивлением в остальной части Польши? Где советские войска? Насколько продвинулось наступление союзников на западе? Моя жизнь или смерть зависели от ответов на эти вопросы, и даже если немцы не найдут моё убежище, очень скоро меня ждёт смерть – если не от голода, то от холода.

Увидев своё отражение, я решил потратить часть скудных запасов воды, чтобы помыться, а заодно растопить одну из немногих уцелевших кухонных плит и приготовить остатки толокна. Почти четыре месяца я не ел ничего тёплого, и с наступлением холодной осенней погоды я всё больше страдал от отсутствия горячей пищи. Раз я собирался помыться и что-нибудь приготовить, нужно было покинуть убежище днём. Только уже выйдя на лестницу, я заметил группу немцев у военного госпиталя напротив – они возились с его деревянным забором. Но я так настроился на порцию горячей каши, что не стал поворачивать назад. Я ощущал, что заболею, если прямо здесь и сейчас не согрею свой желудок этой кашей.