Пианист

Он посмотрел на меня внимательнее и с очевидным подозрением. Затем его взгляд упал на дверь, ведущую из кухни в другие комнаты.

Кажется, его посетила идея.

– Пойдёмте-ка со мной.

Мы перешли в соседнюю комнату, которая, похоже, раньше была столовой, затем в следующую – там у стены стояло фортепиано. Офицер показал на инструмент:

– Сыграйте что-нибудь!

Неужели он не понимает, что звуки фортепиано немедленно привлекут сюда всех эсэсовцев поблизости? Я вопросительно взглянул на него и не двинулся с места. Видимо, он почувствовал мои опасения, поскольку успокаивающе произнёс:

– Всё в порядке, можете играть. Если кто-нибудь придёт, вы спрячетесь в кладовке, а я скажу, что это я пробовал инструмент.

Когда я положил руки на клавиатуру, они дрожали. Значит, теперь, для разнообразия, мне придется покупать себе жизнь игрой на фортепиано! Я не практиковался два с половиной года, мои пальцы одеревенели и были покрыты толстым слоем грязи, а ещё я не стриг ногти со дня пожара в доме, где я прятался. К тому же пианино стояло в комнате без единого целого окна, его механизм разбух от сырости и сопротивлялся нажатию клавиш.

Я заиграл ноктюрн до-диез минор Шопена. Безжизненный, дребезжащий звук расстроенных струн отдавался в пустой квартире и на лестничной клетке, плыл через развалины особняка на другой стороне улицы и возвращался глухим меланхоличным эхом. Когда я закончил, тишина показалась ещё более мрачной и зловещей, чем раньше. Где-то на улице замяукала кошка. Я услышал выстрел внизу на улице – грубый, громкий немецкий звук.

Офицер молча смотрел на меня. Потом он вздохнул и пробормотал:

– В любом случае вам нельзя оставаться здесь. Я отвезу вас за город, в деревню. Там будет безопаснее.

Я покачал головой.

– Я не могу покинуть это место, – твёрдо сказал я.

Кажется, только сейчас он понял истинную причину, почему я прячусь среди развалин. Он нервно вздрогнул.

– Вы еврей? – спросил он.

– Да.

До сих пор он стоял, скрестив руки на груди; теперь он опустил их и сел в кресло у пианино, словно это открытие требовало длительного обдумывания.

– Да, понятно, – прошептал он, – в таком случае вы действительно не можете уйти.

Казалось, он снова погрузился в глубокое раздумье, затем обернулся ко мне с новым вопросом:

– Где вы прячетесь?

– На чердаке.

– Покажите мне, как он выглядит.

Мы поднялись по лестнице. Он исследовал чердак внимательным и опытным взглядом. При этом он обнаружил то, чего я до сих пор не замечал: что-то вроде дополнительного этажа сверху, дощатую галерею под скатом крыши, точно над входом на сам чердак. С первого взгляда её едва можно было различить, потому что свет здесь был очень тусклым. Офицер сказал, что, по его мнению, мне стоит спрятаться на этой галерее, и помог мне искать кладовые в квартирах ниже. Поднявшись на галерею, я должен был втаскивать за собой лестницу.

Когда мы обсудили этот план и воплотили его в жизнь, он спросил, есть ли у меня еда.

– Нет, – сказал я. В конце концов, он ведь застал меня врасплох, когда я искал провизию.

– Ладно, неважно, – торопливо сказал он, словно стыдясь воспоминаний о своём внезапном вторжении. – Я принесу вам поесть.

Только сейчас я рискнул сам задать вопрос. Я просто не мог больше сдерживаться.

– Вы немец?

Он покраснел и в волнении почти выкрикнул ответ, как будто мой вопрос был оскорблением:

– Да, немец! И мне стыдно за это после всего, что произошло!

Он резко стиснул мою руку и ушёл.

Прошло три дня, прежде чем он появился снова. Был вечер, стояла непроглядная темнота, и вдруг я услышал шёпот под своей галереей:

– Эй, вы здесь?

– Здесь, – ответил я.

Вскоре рядом со мной шлёпнулось что-то тяжёлое. Через бумагу я нащупал несколько буханок хлеба и что-то мягкое – впоследствии оказалось, что это джем, завернутый в вощёную бумагу. Я быстро отодвинул свёрток в сторону и окликнул:

– Подождите минутку!

Голос в темноте звучал нетерпеливо:

– Что такое? Быстрее. Охрана видела, что я иду сюда, я не могу задерживаться.

– Где советские войска?

– Они уже в Варшаве – в Праге, на том берегу Вислы. Продержитесь ещё несколько недель – война закончится не позднее весны.

Голос смолк. Я не знал, здесь ли ещё офицер или ушёл. Но внезапно он заговорил снова: «Вы должны продержаться, слышите?». Его голос звучал резко, почти как приказ, и это говорило мне о его непоколебимом убеждении, что для нас война закончится хорошо. Только после этого я услышал тихий звук закрывающейся двери чердака.

Потянулись монотонные, безнадёжные недели. Я слышал всё меньше артиллерийского огня со стороны Вислы. Бывали дни, когда ни один выстрел не нарушал тишину. Не знаю, как в то время я сумел бы в конце концов не сдаться и не совершить самоубийство, если бы не газеты, в которые немец завернул принесённый хлеб. Они были свежими, и я перечитывал их снова и снова, подбадривая себя новостями о поражениях Германии на всех фронтах. Линии фронта всё быстрее продвигались вглубь территории Рейха.