Пианисты

Поначалу Елена Васильевна пыталась девочке это объяснить. Но Машенька смотрела на нее своими широко расставленными прозрачными глазами и как будто не совсем понимала, что от нее хотят. Эту пьесу она давно выучила, это было просто, и теперь на нее не стоило тратить время. У нее хорошо получалось, никаких ошибок она не делала. Все было чисто. Ее учили именно так и исполнять Баха – уверенно, громко, ровно.

Один раз Елена Васильевна все-таки решила сыграть первую часть бетховенской сонаты, выбранной Машенькой для экзамена. Чтобы показать наглядно, что в ней требуется и как надо относиться к некоторым местам. Реакция девочки была неожиданной. Она расплакалась и убежала в кабинет. Не надо было так расстраивать ребенка, теперь она поймет, что нормальный уровень для нее просто недостижим, и это может стать травмой, которая отпечатается на всей ее жизни. Но когда Елена Васильевна потихоньку постучала в дверь кабинета и присела рядом с Машенькой на кушетку, она услышала:

– Как же я устала от этой музыки.

– Не переживай. Пойдем пить чай с конфетами. Я купила твой любимый грильяж.

Елена Васильевна сдалась и больше не пыталась ничего исправлять в игре Машеньки или давать подсказки. В конце концов, если она не поступит, для нее мучения закончатся. Но вот что делать с Жанной Аркадьевной? Видимо, придется принимать удар коллеги на себя.

Сегодня, скорее всего, все решится. Елена Васильевна с нетерпением ждала новостей – она так боялась провала Машеньки и в то же время знала, что это будет всем только на пользу, даже ее маме.

Она ходила по квартире, раскладывая книги и ноты по местам, поправляя покрывала на кресле и диване в гостиной. Ноты Машеньки она решила унести в ее комнату.

Елена Васильевна всякий раз с содроганием открывала родную дверь. За две недели она немного привыкла к тому, что кабинет мужа, семейная святыня, превращается в пещеру чужого подростка. Но окончательно смириться не смогла. Строгий аскетичный кабинет постепенно сделался похож на девчачью комнату в общежитии. Елена Васильевна не могла взять в толк, как в Машеньке могли уживаться такие противоречивые черты характера: с одной стороны, хозяйственность, с другой – такая неряшливость. В первые дни Елену Васильевну доводили до зубовного скрежета разбросанные кофточки со стразиками, лифчики и трусы в рабочем кресле Володи. На столе, на самом видном месте, учебники и тетрадки лежали кучами вперемешку с бесконечными баночками, флаконами духов, косметикой во всех возможных упаковках и многим другим, совсем Елене Васильевне непонятным. Машенька ничего не убирала внутрь, в ящики и на полки. Все было на виду, на всех поверхностях. Апофеозом стали колготки, болтавшиеся на приоткрытой дверце книжного шкафа, и трусишки, развешанные для сушки на бюсте Чайковского. Елена Васильевна все это иначе как какое-то тайное глумление, надругательство, животную метку не воспринимала.

Постепенно Елена Васильевна приучала Машеньку держать свои вещи аккуратно сложенными, не разбрасывать их по всей комнате, лишние книжки и тетрадки после занятий убирать в стол, белье складывать и держать в своей сумке.

И вот сегодня она с некоторым удовлетворением заметила изменения. Вещи девушка разложила, как ее и просили, правда голубая юбка так и осталась брошенной в кресло, видно, в последнюю минуту Машенька не могла решить, что лучше надеть. И, как некая смысловая доминанта, на поверхности письменного стола, ровно посередине, лежала надорванная упаковка прокладок. В конце концов, если она и про Баха не поняла, почему должна понимать про деликатность в чужой комнате.

Когда Машенька позвонила в дверь, еще не было двенадцати. Как рано! По всем прикидкам Елены Васильевны экзамен должен был закончиться в три, а скорее всего, в четыре часа дня. Неужели что-то случилось?

Машенька была зареванная, но уже отплакавшая. Ее пышные золотистые волосы растрепались, заколка висела на выбившейся пряди, будто муравей на травинке. На лице – смятение и какая-то непонятная решимость. В руке Машенька держала большой пакет из продуктового магазина. Елена Васильевна побоялась задавать лишние вопросы.

– Я провалилась, – басом сказала девушка, сбросила на ходу в коридоре босоножки и прошла в кухню.

Елена Васильевна растерянно последовала за ней. Машенька шмякнула на стол пакет. Из него выкатились две бутылки молока и банка горчицы.

– Подожди, расскажи по порядку. Что произошло?

– А нечего рассказывать, запуталась в сонате, хотела начать заново, а они мне сказали, что уже хватит и что я свободна.

Машенька продолжала выкладывать из пакета чипсы, шоколадки, жвачки и другую ерунду.

– Ой, что-то я не то накупила. Еще молока вместо кефира взяла.

Она попыталась разодрать упаковку с чипсами, но та никак не давалась. Машенька чуть ли не стонала от напряжения и отчаяния. Но чипсы были запечатаны намертво. Машенька отшвырнула упаковку, отвернулась к окну и разрыдалась, закрыв лицо руками.

Елена Васильевна попыталась ее приобнять за плечи: