Пять дней отдыха. Соловьи

Они вышли из дому, и, хотя впереди была разлука, Сергей почувствовал себя счастливым. Тихая, почти блаженная радость охватила его еще и потому, что над городом стояло солнечное, в мелких влажных брызгах утро. Капли поблескивали на решетках газонов, на ветвях деревьев, окутанных трепетным роем едва проклюнувшейся зелени. Дул теплый, с хвойной горечью ветер, гудел в водосточных трубах. Горела церковная маковка на колокольне храма, где был Музей Революции. Над ней вились голуби. Радостно перезванивались трамваи. На каменной глыбе, смяв в руке черную бронзовую кепку, глядел с высоты Ленин. На кепке, на строгом лице его тоже были веселые капли. Улицу, небо, ветер Сергей словно услышал и увидел впервые и почувствовал, как это хорошо. Он взял мать под руку, и они пошли не спеша.

Она привела его в сквер у реки. Здесь была гранитная набережная, за ней текла мутная желтая вода, несла щепье и коряжины. В сквере вздрагивали молоденькие липы, высаженные вокруг террасы с затейливыми резными столбиками. Большой фанерный медведь, облизывающий эскимо, выцвел за зиму, его еще не успели покрасить, и он смотрел с террасы одним заплывшим глазом, будто ему кто-то наставил синяков. Дощатые столики, вкопанные в землю, и скамьи вокруг них тоже были еще не крашены. Сергей с матерью сели за тот, что стоял несколько на отшибе от других. Оттуда были видны река и другой берег, где тянулись старые деревянные дома. Жаль, конечно, что еще не продавали мороженого. Это был их любимый столик. Если они приходили полакомиться и столик был занят, то терпеливо ждали, пока его освободят.

Мать вынула папиросы, закурила и стала смотреть на воду.

— Зине ты напишешь сам, — сказала она, не поворачивая головы.

Потом, когда Сергей вспоминал все это, он думал, что именно здесь, за столиком, мать и должна была ему сказать так. Ведь в сущности вся история с Зиной тут и началась два года назад.

В тот день Сергею исполнилось шестнадцать. Он получил паспорт. Мать привела его в сквер и заказала целую кучищу мороженого и бутылку шампанского. Они пили его из высоких рюмок и смотрели, как по реке скользят лодки, а на их бортах мигают фонарики.

— Сегодня твоему отцу тридцать семь, — с неестественным спокойствием сказала мать. — Самое странное, что вы родились в один день. Так почти не бывает…

Сергей оторопел. Мать никогда ему не рассказывала об отце, даже когда он был помладше и приставал с назойливыми расспросами. Сергей не помнил отца, да и не мог его помнить, потому что, когда отец ушел от них, Сергею было четыре года. Над письменным столом матери висела его фотография: высокий дядька в кожанке нараспашку, широкие галифе вправлены в падающие гармошкой сапоги, пышные волосы спутаны на голове, в жестких, крутых губах прямая трубка. Как-то мальчишкой Сергей долго смотрел на эту фотографию и стал приставать к матери: «Где он?» Услышав короткий и недовольный ответ: «Ушел от нас», залез на стол и химическим карандашом пририсовал к портрету усы и выколол глаза. Он сделал это назло человеку, который посмел уйти от них, и удивился, что мать, которая никогда его не била, вдруг пришла в такую ярость, что схватила одну из своих логарифмических линеек и несколько раз врезала ему по рукам. Через несколько дней мать повесила на стенку точно такую же фотографию. Сергей еще долгое время косился на нее, а потом как-то привык, пригляделся. Больше он не расспрашивал мать об отце: свыкся с мыслью, что его нет.

Теперь мать сама заговорила о нем.

— Где он? — просил Сергей.

— В Москве. Он тоже строитель. Когда-то мы вместе кончали промакадемию.

— Почему он бросил нас?

Мать сразу сжалась, беспомощно опустила руку и торопливо стала гасить папиросу о блюдечко. Сергей опять увидел: рука у нее маленькая, и сама она вся маленькая, хрупкая, совсем беспомощная.

— Я сама виновата, — тихо ответила мать. — Мне тогда показалось, что я полюбила другого парня…

— Какого парня?

— Теперь это не важно, Сережа. — Она все вертела в руке папироску, хотя та давно погасла, и смотрела на край блюдечка. — Важно, что я сама виновата… Не всегда можно верить самой себе. Черт знает, как это бывает. Мираж примешь за реальность, а потом оглянешься и с отвращением думаешь: «А к чему это было?» А то, что было, ничем не поправишь. Ты большой, Сережа, и мне бы хотелось, чтоб ты это понял.

Он вслушивался в ее слова. Смысл их был непонятен ему.

— Ты хотела выйти замуж… за того парня?

— Нет, — тряхнула она головой и тут же стала поправлять рассыпавшиеся волосы. — Я ведь тебе объяснила…