Пять допросов перед отпуском

С утра небо над Шварценфельзом хмурилось, с обеда начался дождь, почти совсем осенний: холодный, мелкий, надоедливый: Карин Дитмар, набросив поверх пальто белую прозрачную плащ-накидку, хотела было от трамвайной остановки сразу же идти домой, но передумала и завернула в кооперативный молочный магазин, недавно открытый на их улице. В магазине народу оказалось немного, всего-то человек пять. Карин здесь еще не бывала, не приходилось как-то, и ей понравились белый кафель на стенах, крахмальные наколки на головах продавщиц. Любопытно, что в витрине?.. И кто-то бросил вполголоса:

— Фрау майор не изволит стоять в общей очереди?

Карин подняла голову и встретила ненавидящий взгляд фрау фон Амеронген.

— Извините, фрау Амеронген, — «фон» как-то само собой выпало... — я не посягаю на священное право очереди. И вы отлично знаете, что мой погибший муж был капитаном.

— Да? — грузная дама язвительно усмехнулась. — Быстро же вы его забыли! Конечно, распевая русские песенки и подцепив русского майора...

Карин возмутилась, но, страдая в душе от этой безобразной сцены, ответила спокойно:

— Наверное, вам никто не поручал следить за нравственностью наших домов. Наверное, каждый сам знает, кого приглашать в гости...

Фрау фон Амеронген совсем вывел из себя этот спокойный тон, в котором она безошибочно угадала презрение.

— С меня хватит! Кто хочет, может разговаривать с этой непотребной тварью, я не желаю. Христина, мы идем домой! — Она схватила за руку дочь и потянула к двери. — Молодым девушкам не следует стоять рядом с такими развратными особами!

Это было слишком грубо, и стоявшая до сих пор молча очередь осуждающе зашушукалась. Христина, вырвав руку, подошла к Карин:

— Фрау Дитмар, вы на нее не сердитесь. Я тоже из семьи Амеронген, но я вас люблю. От имени семьи прошу — простите. Мне стыдно за мать, но ее уже не переделать.

Карин мягко улыбнулась, обняла девушку за плечи:

— Я все понимаю, я и не думала обижаться на семью.

Фрау фон Амеронген плюнула на пол в сторону Карин и дочери, повернулась и, грузно ступая отяжелевшими ногами, молча вышла.

VII

Заканчивался еще один день Алексея Петровича, день этот, как обычно, прошел в разъездах, встречах и разговорах с добрым десятком людей. После обеда Алексей Петрович полдня просидел в магистрате: на предстоящий четвертый квартал снова ожидалось увеличение рациона для населения, урожай зрел как никогда богатый, и надо было заранее побеспокоиться о складах, транспорте, мельницах. Алексей Петрович, правда, в бургомистре был уверен, как в себе, но у бургомистра Пауля и других забот хватало, посмотреть, как и что сделано в магистрате, совсем не мешало. На вечер осталось еще одно дело: фарфоровая фабрика. Дела и там шли неплохо, в новом цехе уже работали штукатуры, но комендант просил переговорить с инженером Каулем, как думает администрация учить людей работе на советском оборудовании, заказ на него был уже сделан.

Включив зажигание, Алексей Петрович увидел, как из подъезда магистрата выбежал Никон Евстратович, замахал руками:

— Ради бога, господин майор! Я с вами! — плюхнувшись на сиденье рядом с Алексеем Петровичем и чуть отдышавшись, принялся благодарить: — Ну, премного обязан. Выручили. Я с вами... уф!.. Когда по лестнице сбегал, словно бы кого-то толкнул и даже извиниться не успел: за вами поспешал, боялся упустить.

— А вам, собственно, зачем на фабрику?

Старик изумленно обернулся:

— Какую, извиняюсь, фабрику?

— Фарфоровую.

— А я полагал, вы изволите в комендатуру. Ах, ты, господи, вот обмишурился! — Никон Евстратович сокрушенно хлопнул себя по лбу и засмеялся. — На фабрику так на фабрику. Полковнику, даст бог, не понадоблюсь, меня не хватится.

С Тельманштрассе Алексей Петрович повел машину через Баумшуленвег, проскочил по набережной вдоль Заале, выбрался на старинный мост князя Альбрехта, а когда попал на ту сторону, погнал машину на все шестьдесят: тут не было опасных перекрестков, поворотов и крутых спусков. Искоса посматривая на старика, Алексей Петрович несколько раз порывался завести разговор и все не решался. Наконец спросил:

— Никон Евстратович, у вас, говорят, два сына?

Старик встрепенулся, обернул удивленно лицо:

— Есть, а что?

— Сколько им?

— Старшему двадцать один, младшему шестнадцать.

— Жена-то у вас немка?

— Так где бы я здесь русскую нашел? Я ведь не князь, не граф, а сюда из России бежали особы женского пола только титулованные либо же богатые.

— И как ваши дети считаются — немцы или русские?

Никон Евстратович вздохнул.

— Как вам сказать... Я вот по отцовской линии считаюсь немцем, по материнской русским. Тут главное, как сам себя чувствуешь... Я вот немецкого гражданства не принял, хотя право, после женитьбы на немке, имел. А дети в такое, знаете, время родились и росли... Пришлось их по матери немцами записать. Да и привычки, и манеры у них чисто немецкие.

— Но язык наш они знают?

— Старший овладел — с моей помощью. Ныне переводчиком на шахте «Кларисса» при русском инженере состоит.