12 января вышло в свет еще одно интервью Егора – с Людмилой Телень из «Московских новостей». «У тридцатипятилетнего Гайдара, – писала она, – хорошее здоровье и крепкие нервы. В четырнадцатом часу рабочего дня он все еще не теряет способности улыбаться». Егор желает себе хорошего финала начатых реформ – «отставки к концу будущего года», то есть 1993-го. Хотя и допускает возможность более ранней отставки, но тогда все еще будет необходимо жесткое правительство для проведения финансовой стабилизации. В более благоприятном варианте – в случае ухода Гайдара после финансовой стабилизации – кабинет министров может быть и помягче.
Здоровье, наверное, тогда еще было. Но работа на износ подтачивала его. «Чтобы встретиться с Гайдаром, – вспоминает Михаил Дмитриев, – нужно было ждать в приемной до часа-двух ночи». Однажды Дмитриев стал свидетелем того, как переутомившемуся Гайдару останавливали кровотечение из носа. Как бы это ни напоминало «классический» голодный обморок Александра Цюрупы, народного комиссара продовольствия времен раннего правления большевиков, общую картину разнообразные истории такого рода иллюстрируют довольно точно. Работали каждый день как в последний раз. Андрей Нечаев вспоминал, как он спал стоя в течение нескольких секунд, пока ехал в лифте в бывшем здании Госплана. Представитель команды ГКИ (и будущий вице-премьер) Максим Бойко доработался как раз до обморока. Петр Мостовой, известный тем, что всегда был окружен сигарным дымом, после часа ночи, когда заканчивались встречи, раскладывал на длинном столе для заседаний папки с планами приватизации и постепенно обходил стол, знакомясь с каждым из них. С восьми утра все начиналось заново. Мостовой называл этот ночной процесс «безумным чаепитием». Собственно, однажды и с Мостовым случился типичный «реформаторский» обморок.
Война с лоббистами. Негатив в медиа. Сцены, которые устраивали Гайдару в его же кабинете «тяжеловесы»-лоббисты. Отсутствие партийной поддержки. Иногда – сопротивление, саботаж или лень аппаратов министерств. Битвы с парламентом. «Гайдар не понимал и не чувствовал эту махину – Верховный Совет, перед которым надо было выступать и с которым надо было разговаривать, – замечает Михаил Дмитриев. – По себе знаю – это просто разговор со зверем. Его противники в парламенте знали, что психологически и административно ему трудно им противостоять. Тянули с принятием нормативных актов, с введением НДС, налога с оборота». И важно, крайне важно было успеть хотя бы что-то сделать до того, как правительство вошло бы в полный клинч с Верховным Советом и одновременно не было бы зажато в угол сверхвлиятельным директорским лобби.
Уже в январе уходил главный страх Гайдара по поводу того, что сохранится и дефицит денег, и дефицит товаров, то, что экономисты Гжегож Колодко (одно время работавший в качестве вице-премьера правительства Польши) и Уолтер Мак-Магон называли shortageflation.
Наверное, политика Гайдара могла быть описана термином «большой скачок», Big Bang. Польский опыт «шоковой терапии» был очень важен для формирования представлений команды российских реформаторов о том, как надо действовать в условиях рыночной трансформации. (Кстати, группу экономистов, посетивших в январе 1990-го Польшу с целью изучения опыта тамошних реформ, возглавлял Григорий Явлинский; в нее входили Константин Кагаловский и Борис Львин, хорошо знавшие польский язык.) Но и сам Егор, и многие его коллеги впоследствии категорически отказывались называть первый, радикальный этап реформ, продлившийся несколько недель, максимум – месяцев (некоторые считают – из-за уступок шахтерам уже в 10-х числах января – что дней), «шоковой терапией». Хвост социалистической экономики все-таки отрезался по частям (и либерализация оставшихся несвободными цен шла постепенно). Не говоря уже о вынужденных компромиссах с лоббистами и парламентом, которые начались уже весной и продолжились летом.
И уже в январе предсказуемым образом радикально испортились отношения с Верховным Советом, который не хотел разделять с командой Гайдара ответственность за социальные издержки реформ. Постепенно оформлялся и зрел конфликт с другой мощной группой – отраслевыми лоббистами и «красными директорами». По-научному их можно было бы назвать «проинфляционным лобби». На борьбу с ним уходили силы – административные, политические, физические.