Пять поэм

С Ширин гуляет шах меж радостных долин.
Прекрасно все окрест, прекрасно, как Ширин.

Когда желанная — вершина мирозданья,

То место каждое есть место любованья.

И, отдыха ища, глядят: невдалеке

Лишь лилии цветут на сладостном лужке.

И, колышками прах в таком раю ударив,

С поспешностью шатер воздвигли государев.

Гулямы, девушки вокруг шатра видны —

Иль вереница звезд блестит вокруг луны?

Сидят Хосров с Ширин и песен внемлют звуку,—

Они ведь за ноги повесили разлуку.[188]

Вот кравчий накренил рубиновый сосуд,

И струны говорят: дни радость принесут.

Влюбленность и вино! В них — неги преизбыток.

Пьянит царя царей сей смешанный напиток.

Но вот внезапно лев скакнул из-за куста,

И в воздух взвил он пыль ударами хвоста.

Как пьяный, бросился к стоянке он с размаха,

И наземь воины попадали со страха.

И, подскочив к шатру и яростью горя,

Сын логовищ лесных взметнулся на царя.

В рубахе, без меча, в свою удачу веря,

Нетрезвый шаханшах опережает зверя.

До уха натянул он лука тетиву —

И грузно рухнул лев: пронзил он сердце льву.

Льва обезглавили. И вскоре светло-бурой,

Умело содранной, все любовались шкурой.

И повелось в стране с Хосрововых времен:

Хоть пиршествует царь — меч сохраняет он.[189]

Хоть мощен был Парвиз, как лев пустыни дикой,

Но был владыкой он — медлительны владыки.

В хмелю он победил своим уменьем льва.

Не хмелем славен стал, а одоленьем льва.

И эту крепкую, приученную к луку,

Спасенная Луна поцеловала руку.

Как розовой воды коснулся сладкий рот.

И вот в ладонь царя горсть сахару кладет.

С прекрасных уст печать уста царя сломали,

Чтоб не ладони сласть, а губы принимали.

Поцеловав уста, он вымолвил: «Вот мед!

Вот поцелуев край, куда наш путь ведет».

Тот поцелуй гонцом был первым, чтоб второго,

Такого же, ей ждать от жадного Хосрова.

Но хоть и множество мы выпьем ночью чаш,

Все ж чаша первая милей всех прочих чаш.

О хмель, что нам испить дают впервые чаши!

Что́ вин изведанных — пусть огневые — чаши!

При первой чаше мы восторг найдем в вине,

Испив последнюю, печаль найдем на дне.

И роза первая среди весенних станов

Благоуханнее десятка гюлистанов.

В жемчужнице зерну отрадно первым быть.

Что зерен перед ним последующих нить!

И мало ли плодов мы сладостных встречали,

И что же! Каждый плод нам сладостней вначале.

И вот напиток нег обжег влюбленным рот,

И отвели они поводья всех забот.

Спеша к безлюдному чертогу или лугу,

Как молоко к вину тянулись друг ко другу.

Так руку за добром протягивает вор,

Увидевши, что страж смежил беспечный взор.

И за врагом они одним следили глазом,

Другим они к цветам тянулись и к алмазам.

Лишь на мгновенье враг позабывал свой страх, —

Они лобзание хватали второпях.

Когда в руках Ширин вина не примечалось,

То птица райская к ее устам не мчалась.

Когда ж она была беспечной от вина,

То и на ней была любовная вина.

Так мощно он сжимал ее в объятье рьяном,

Что горностай ее в шелку скрывался рдяном.[190]

Так рот его впивал атлас ее щеки,

Что меж румяных роз возникли васильки.[191]

Тогда, из-за стыда пред синими следами,

И по небу луна шла синими садами,

Держа в час трезвости и в ночи пьяных гроз

Белила в скляночке, подобно розе[192] роз.