Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

На заседании комитета комсомола факультета разбирают студентов, которые плохо учатся и много пропускают. С первого курса я помню Сахарова и Зуева. Они полные антиподы: Зуева мне жалко, он очень плохо одет, маленький ростом, худой, почему-то выглядит жалким. Я даю ему разнообразные умные и ценные советы, как справиться с двойками: например, надо каждый вечер, обязательно, ходить в анатомичку заниматься; он слушает меня внимательно, словно не знал этого, со всем послушно соглашается, сокрушённо кивает головой, разговор постепенно переходит в конструктивное русло, комитетчики ему дают срок, чтоб победить двойки по анатомии.

Совсем другое – Сахаров, он тоже из 4-ой группы, но спокоен и самоуверен; эту спесь я с него легко сбиваю. Из Кольского зверосовхоза Мурманской области (там мой папа был на практике, неожиданно и не к месту всплывает из глубин моей памяти), мало того, у Сахарова отец – директор зверосовхоза! Это выясняется тут же в разговоре. Я объявляю Сахарову, что он только зря позорит своего отца; он, наоборот, должен лучше всех учиться! От этого директорского сыночка мои слова отскакивают, впрочем, как от стенки горох. Но всё же он выходит без надменности, чуть проще, чем зашёл. Я провожаю его злорадным взглядом.

Ему, скорее всего, тоже дают срок.

На нашем курсе тоже есть такой, как мы в то время говорили, ценный кадр: Коля Кожевников. Он из Архангельска. Это слово действует на меня магически, и я долго разговариваю с Колей, на какой улице живёт (Обводный канал!) и так далее… Его мать работает начальником облсельхозуправления, и это очень мешает Коле учиться; он в несколько приёмов оставляет академию.

А с моими однокурсниками меня неожиданно подстерегает неприятность: их вовсе не надо было приглашать на заседание комитета комсомола: ни Н.М. Воронцова, ни Витю Андреева. А я и не знала, что если они дружат с девчонками-активистками (я это знала, конечно), то никакой комитет комсомола им вовсе не нужен. Игорь Прохоров разговаривает с Андреевым уважительным тоном, сочувствует его прогулам; его быстро отпускают. Наталья Бердочникова тут же извиняется и, извинившись, просит разрешения выйти. Получив разрешение, она пулей вылетает вслед за Андреевым. Утешать, думаю я удивлённо; обидели, бедненького. Она видела список наших двоечников, я предварительно ей показывала; ни слова не сказала. Мне ни к чему; других подходящих прогульщиков и двоечников в тот раз не оказалось; Тошка каким-то образом смог увильнуть от ответственности. Да просто не пришёл.

Мы идём домой с Тоней. Она подробно объясняет мне мои ошибки: «Тань, если ты так будешь делать, то при тебе не будут ни о чём разговаривать…» Она улыбается, но улыбку эту описать мне трудно; у меня нет для этого ни одного подходящего слова. Я вспоминаю их частые разговоры втроём: Кузьма, Доха и Тоня; они, конечно, итак замолкают, если я мимо прохожу – все их разговоры о фарцовке; не много же я и потеряю, кажется, в результате столь страшной угрозы. Но мысленно я вижу ужасную картину: все остальные тоже замолкают, едва я подхожу к ним. О, как далеко может завести меня моя общественная нагрузка!.. Я понимаю, что Тоня ждала меня, притом долго, после комитета, чтоб идти в первое общежитие вместе, и чтоб всё это мне сказать.

Как будто липкой паутиной обволакивает, полностью лишает воли; почему я слушаю её?! Вспоминаю, как с Тоней разговаривает Ольга Чупеева: слушать их ругачки уже невозможно, но Ольга бы уже давно всё, что считает нужным, сказала! Останавливаюсь; Тоня тоже останавливается, опять улыбается, ждёт, что я ей на всё на это скажу.

– Ты знаешь, мне надо к Розе зайти, я совсем забыла, – говорю я ей на всё на это и удаляюсь в прямо противоположном направлении.

Излишне писать, что на третьем курсе вместо меня в комитет комсомола курса учебным сектором выбирают правильную Ирину Злобину.

* * *

Эта странная история имеет, однако, своё самое простое продолжение. Пока мы учились в академии, такого не было: невмешательство в жизнь помётов на норковой ферме. Но буквально на следующий год это стало, как я говорю, очень модно. Я уже в Черепановском зверосовхозе; пришла из Москвы бумага: всё, теперь всё по-новому, невмешательство! Я вспоминаю свою практику в зверосовхозе «Соболевский» Красноярского края: я старалась по возможности не вмешиваться уже тогда, совсем не по науке. Это очень верно придумано: не надо считать самок глупыми, они не любят людей, со своими маленькими щенками вполне могут сами разобраться. Крохотному щеночку ухо ногтём отрывать!!!!!!!

Я так ни разу не сделала.

Бумага из Москвы пришла, но бригадиры против невмешательства, и их очень трудно переубедить. И как раз в это время приходит журнал «Кролиководство и звероводство», а в нём статья-подвал с длинным и непритязательным заголовком, до сих пор помню: «Мы – за невмешательство в жизнь помётов на норковой ферме». Бригадир 3-ей бригады Сыткина Н.Н. показывает мне журнал: «Т.Г., Вы читали? Как правильно всё написано; теперь я согласна проверить на своей бригаде!»