Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Это довольно просторное помещение; раньше в нём находился музей академика Константина Ивановича Скрябина. Окна все выходят на одну сторону, на юг. Меня отправили быстро занять самое лучшее место и до прибытия кроватей и вещей никуда не уходить и никого на это место не пускать. Я единолично решаю, какое место лучшее: слева от входа, в затишке возле окон. Светло! Проконтролировать мой выбор приходит Исмат. Что ж, всё правильно, ему тоже нравится этот просторный угол. Он докладывает мне, что наши вещи сейчас уже привезут.

У Исмата в руках тяжёлый портфель; я никак не ожидала, что в портфеле – курага; угощаюсь. Исмат очень недоволен, что я взяла мало кураги, смотрит на меня осуждающе. Нет, я с удовольствием взяла бы больше; Исмат, не смотри на меня так, я этого не люблю; но пока что её некуда положить. На подоконник?! Хорошо бы на бумажечку на какую-нибудь, растерянно смотрю я по сторонам. Ничего нет.

После ухода Исмата приходит профессор Абуладзе, проректор по научной работе, он протягивает мне руку и очень просто быстро проговаривает:

– Абуладзе.

Проректор внимательно оглядывает огромное чистое пустое помещение музея; видимо, считает, что всё нормально и всё правильно, кому-то из пришедших с ним что-то говорит и уходит. Потом заявляются девчонки и строго спрашивают у меня: ну что?

– С Абуладзе познакомилась, он мне первый представился, – хвастаюсь.

– И всё что ли?

– Нет, почему?! Исмат курагой угостил, компотик сварим.

Но вторую группу ничем не удивишь, они всё знают; знают и происхождение кураги: к Исмату приехал отец из Таджикистана. Но компотик здесь сварить, наверное, не выйдет: одна электрическая плитка на всех. Мы не толпимся к ней в очереди, не спорим и не ссоримся: никто не готовит. Электрического чайника у нас тоже нет, да и розетка где-то далеко, не в нашей комнате.

Зато у нас в вазе на столе свежие цветы. Простые разноцветные садовые гвоздики.

Итак, мы живём по-новому: мы живём теперь в комнатах с прозрачными стенами. Что я иногда невольно вижу в соседней комнате, совершенно к тому не стремясь?! Вот Н. Найко из нашей группы собирается в кино; за ней заходит её друг В. Дудко, он учится тоже в 4-ой группе на курс младше нас, он староста курса.

Они разговаривают громко, демонстративно, привлекая праздное внимание окружающих. Моё внимание как раз праздное: я иду за чем-то в соседнюю комнату, и хотя для этого, казалось бы, достаточно перемахнуть аккуратно через кровать, стоящую рядом с моей, но уже в другой, в соседней комнате, я так никогда не делаю. Я не хочу, чтобы так же через мою кровать кто-нибудь перемахивал в моё отсутствие. Зачем, если есть вполне нормальный цивилизованный проход…

Наталья между тем придирчиво и важно, на весь музей Скрябина, выясняет, какие именно билеты купил её друг: когда начинается сеанс, какой ряд и прочие важные параметры. Жизненный опыт подсказывает мне, что завтра она будет плакать, чтоб не получить свою привычную-обычную двойку. Это зрелище очень неприятное, мне, например, всегда неприятно; но для Наташки весьма результативное: никто ей двойки через её слёзы не ставит, её сразу жалеют и просят успокоиться. Я не помню, что именно нас поджидало, какой-то серьёзный семинар, коллоквиум или зачёт. Не по поводу ли его, и не к Ларисе ли я шла?! Но иных способов не получать двойки у Натальи, очевидно, нет. Поэтому, проходя мимо неё, я бросаю небрежно и бесцеремонно:

– В кино идёшь, а завтра опять будешь слёзы лить…

Она не ожидала такого, застыла с поднятыми руками, не натянув своего тёмно-сине-серого свитера (я так и вижу это!), доосмысливая услышанное. Зато В. Дудко тут как тут, реакция как у волейболиста.

– Ты в группе кто? – Наташкин друг делает сильное логическое ударение на слове: в группе.

Этот Дудка много лишнего про нас, оказывается, знает. Но я не вступаю с ним ни в какие разговоры. Я испортила всё же им настроение, и отлично, достаточно. И нечего выступать на всю комнату; ушла бы тихо – никому и дела нет, кто там куда пошёл.

Я тоже хочу в кино.

* * *

Недалеко от общежитий ветфака, где с улицы Ташкентской въезд на территорию академии, мы с Таней ведём важный разговор. Она долго и немного нудно, мне неинтересно, жалуется на Валю Карпову: с ней совершенно невозможно почему-то ни о чём разговаривать. Ну и не разговаривай, раз невозможно, беспечно думаю я, и вместе с тем о том, что бы хорошего купить в магазине, куда мы с ней идём, но постоянно останавливаемся – уточнить, что ещё там Валя сделала такого.

Когда в тех же буквально днях, но что самое странное, на том же самом месте, Валя предостерегает меня от того, чтобы дружить с Таней, поскольку дружить с ней невозможно, неожиданно-негаданно в моей памяти всплывает восьмой класс, математический кружок и я вспоминаю нашу учительницу математики Татьяну Васильевну Кочкину.

Это была моя любимая учительница; она учила нас математике три года: с шестого по восьмой класс.