Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

На это я недовольно отвечаю, что лифт не через час, а много раньше включили; да сразу же после моего ухода! а то бы они меня ни за что не увидели! Мы вываливаемся шумной толпой из подъезда будущей гостиницы и внимательно осматриваемся по сторонам: где здесь что. Где метро и где продаётся мороженое, и нет ли поблизости хорошего большого универмага.

Кроме того, мы то и дело работаем в учхозе, так сказать, без ночёвки. Я уже писала, что до Конобеево почти полтора часа на электричке. Однажды Тоня предлагает мне пересесть куда-нибудь с моего прекрасного, по ходу, места у окна. Я беспокойно оглядываюсь по сторонам и ещё сильнее вжимаюсь в деревянную скамейку: пересесть некуда. Тоня поясняет мне своим «приятным» тоном – как хорошо я знаю этот её тон, мы целый год жили вместе, – Тань, мы будем в карты играть, пойди поменяйся с кем-нибудь. Все игроки уже на своих местах, а я мешаю.

Мне смешно; я знаю, что сейчас я буду пахать и вполне успею устать, спешить мне некуда; ехать в учхоз на работу на ногах я вовсе не хочу. А Тоня в качестве начальника выйдет-объявится откуда-нибудь к самому уже отъезду; всё это происходит каждый раз совершенно одинаково, но она умудряется находить и громогласно объявлять всем разные причины, где она там ходила. Воронцов Н.М. вынужденно ведёт себя по-джельтменски: «Антонина, да ладно, пусть Танюшка с нами играет!» Тем временем Лёшка Владимиров как фокусник показывает публике последнюю карту колоды, это и будет козырь, но его всё равно забывают и постоянно спрашивают друг у друга, что есть козырь. Трое на трое, ведётся строгий счёт результатам; благодаря мне мы почти постоянно проигрываем. Я постоянно делаю разнообразные ошибки, но главная из них та, что я не запоминаю карты, какие уже вышли. О, господи, ну вышли и вышли, наплевать на них! Я играю в дурака совершенно бездарно. Если было бы куда пересесть, я бы с удовольствием вышла из этой игры. Как-то серьёзно всё это, сурово; не страшно, конечно, но как-то неприятно. Для меня непривычно; никто не смеётся. Ничем не похоже на то, как весело мы режемся в дурака два дня в поезде по дороге из Новосибирска в Москву.

Приехали. Счёт игры типа 15:3; все, кроме меня, его серьёзно обсуждают, и как им теперь отыгрываться.

А в другом «купе», напротив нас, не играли ни в какие карты, а просто спали. Просыпаются, удивляются, что уже приехали, спросонья смотрят в окно по правой стороне… Ларису будят, она сладко потягивается, всю дорогу спала, положив голову на плечо старосте курса, на его мягкую чистую телогрейку, я даже слегка завидую. Олег Морошкин тут как тут со своими цитациями: «Ой, как долго я спала!..» На этот раз из Пушкина. Своей маленькой сестре он постоянно читал сказки, вот и навыучил! У девочки есть даже домашнее имя, как у дворянки: Фофа; как мне нравится!

* * *

В нашей новой комнате теперь кровати стоят не как раньше, в несколько рядов, а строго по периметру, моя – у стены с соседями. Одна тумбочка стоит на другой: не иначе, как для удобства пользования обеими тумбочками. Я прихожу откуда-то и вижу прикреплённую на дверцу верхней тумбочки записку:

Эй, а где вы?!

Я получила 4 по философии!

Какая я молодец, да!!

Rosy.

И правда! Где нас носит! Розка получила свою первую четвёрку! Я быстро ищу сначала Наташу, затем мы идём проведать Розу, устроить шум до потолка! Тем более что мы живём уже намного ближе друг к другу! Я думаю про Эммануила Абрамовича: как он правильно поступил, очень философски! Ведь он апологет философии не какой-нибудь, а марксистско-ленинской. А Роза, в отличие от всех нас, практик марксизма-ленинизма. Практика, мы это хорошо знаем, – надёжный критерий истины. Давным-давно надо было нашей старательной трудолюбивой Розе четвёрку поставить. Как хорошо! Лиха беда начало, теперь она будет получать и четвёрки и пятёрки!

Из дома родители пишут необычайные новости: Женя и Люба собираются насовсем уезжать из Северо-Курильска и по дороге в Жмеринку проведать родителей. Хорошо бы, чтобы я тоже в это время была дома. Но я человек немного подневольный и весьма дисциплинированный, а заранее ничего неизвестно, когда Женя приедет, так что трудно эту встречу спланировать. Мама, конечно, беспокоится и переживает, она не видела своего сыночка с осени 1977 года, два с половиной года, и всё время пишет мне в письмах, как ей это тяжело. Мама сказала мне как-то, собираясь в Жмеринку: «Я не понимаю, что там мой внук. Я понимаю, что там мой сын».

На нашей почте я то и дело выжидаю-высиживаю час: я хочу поговорить с родителями по телефону. Но как часто из этого ничего не выходит, и я выхожу с почты расстроенная. Однажды мне повстречалась Роза. Она просто испугалась: «Таня, что случилось?» А я даже не знала, как ответить. Прошло много времени, и я понемногу отвыкла приходить на эту почту, смотреть на противную телеграфистку, слушать её невыносимый голос и невыносимые слова: «Такого района нет: Мошковский!» Ну и как это я должна слышать?!