Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Экзамен по английскому можно сдать когда тебе будет угодно; важно сначала получить зачёт. Я выбираю удобное хорошее время, иду на кафедру иностранных языков сдать последний текст, и мне открыта дорога на экзамен. Елена Николаевна за два года забывает, какой английский я ей продемонстрировала при первой встрече. Я тоже постепенно забываю. Теперь она видит лишь мою безупречную дисциплину, моё старание, интерес к английскому языку, адекватный запас слов и прекрасную память. За перевод со словарём на время (30 мин) заданного ею биологического научного текста она ставит мне пять в экзаменационную ведомость. После этого лишь открывает мою зачётку и видит целую кучу точно таких же оценок. Кивает тихонько головой и всё – перестаёт мной интересоваться, много таких, как я, здесь ходит! Все норовят свои тысячи знаков сдать; ей некогда! Во мне Елена Николаевна не ошиблась, это главное! Это хорошо!

Мне нравится моя пятёрка по английскому. В ней содержится толика снисхождения, но я всей душой принимаю снисхождение от Елены Николаевны Сперанской. В нашей группе не просто привыкли к моим пятёркам; их вообще давно не замечают. Но эту заметили. Не удивились, нет, но заметили. Лариса, Лена Харина. («Тань, как английский сдала?» – одна спросила, быстро, небрежно, мимоходом, что называется, в придаточном предложении; а вторая с улыбкой тоже смотрит на меня и ждёт, что я отвечу.)

Я вижу себя на лыжной секции: я здороваюсь и прохожу мимо крохотного столика Александра Павловича в нашу “раздевалку”, что-то такое отгороженное. А на столике лежит открытый журнал лыжной секции, и тренер внимательно в него смотрит. Идёт зачётная сессия; девчонки пришли выпрашивать у нашего тренера зачёт, я же хожу на секцию просто так. Но посещаемость у меня идеальная; кое-кто отчаянно завидует. Александр Павлович в своей манере бурчит на меня тихонько, но его надо знать, это он так хвалит меня. Заодно он, как хороший педагог, не упускает случая повоспитывать девчонок.

– Вот Татьяне зачёт поставлю, – говорит он задето. – Но она у Леонида Ивановича получает зачёт, а у меня никогда не ставит.

Таким образом, у меня уже целых два зачёта по физре, но куда мне столько! Случайно и очень кстати оказывается с собой зачётка, я вытаскиваю её из сумки, открываю и кладу на столик. С видимым удовольствием Александр Павлович оставляет в моей зачётке свой автограф, и я его долго внимательно рассматриваю; я и не знала, какой у нашего тренера ровный красивый почерк. Всё, на третьем курсе на физкультуру я больше не хожу, этой записью отрезано.

Точно так же несколько задетым оказался Леонид Иванович: собрался поставить мне зачёт, а мне он вовсе не нужен! Но это легко исправляется – я перестаю ходить и туда и сюда. Как я и полагала, свободного времени от непосещения физкультуры у меня не стало больше, а, наоборот, намного меньше. На третьем курсе я совершенно перестала успевать всё сделать.

Когда нет снега, мы бегаем в лесопарке “Кузьминки” по горкам, там такие горки специальные, разные: пологие и крутые, длинные и покороче. Мы забегаем на эти горочки в лыжной, раз и навсегда освоенной, технике. Тренер называет такую горку “тягун”, но мне они совсем не нравятся, и я никак поэтому их не называю; я не могу даже слышать это слово. Особенно трудно вниз сбегать. Мы бежим в линеечку, у каждой своё место, отставать нельзя, всё как на ладони.

Мне нравятся лыжи неизъяснимо.

Совершенно неожиданно получаю письмо от Наташиной мамы. Разумеется, я удивлена. Но когда я начинаю его читать, я удивляюсь ещё больше. Евгения Илларионовна пишет ко мне на “Вы”, хотя я только что была у них в гостях, и со мной все разговаривали на “ты”. Я не в состоянии таить от Наташки письмо ко мне от её мамы, но в высшей степени странно также то, что Наташе это как будто нисколько не интересно. Или, наоборот, она прекрасно знает, что там написано. «…Татьяна, Вы же прекрасно понимаете, что эта специальность не для Наташи, Вы человек умный, опытный, Вы старше Наташи. Она ошиблась; она Вас послушает, мы все очень на Вас надеемся…»

Я старше Наташи!.. Задавиться после таких слов.

Да пусть думают обо мне что угодно, но я себе не враг, и Наташкина мама много очень от меня хочет. Никакой сознательности у меня, оказывается, нет и в помине. Мне хорошо учиться с Наташкой: она добрая, компанейская, простая, умная, рациональная, лёгкая, мне понятная. Если ей судьба оставить академию, то я без неё не пропаду (и даже мельком, смутно, но тотчас же рисуются Панамочка, Зухра…), нет, в любом случае не пропаду, конечно; но участвовать в этом своими руками я не собираюсь. Я не сказала ничего Наташе и никак не ответила на это письмо, что, очевидно, было с моей стороны очень невежливо.

* * *

Спектакль «Любовь Яровая» в Малом театре. Или «Оптимистическая трагедия» Николая Погодина? Они об одном и том же, о гражданской войне, под другим именем выведена комиссар Волжской военной флотилии Раиса Рейснер; автор второй пьесы?! Не помню, но можно ведь посмотреть! Мне есть где посмотреть, конечно!

* * *