Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

В одно из воскресений, перед вечером, я вижу в соседней комнате Люду Рыженкову, она в очень красивом тёмно-синем платье: если это хлопок, то такой качественный, плотный, скорее всего рифлёный; мелкие-мелкие цветочки, по подолу купон. Рукава реглан три четверти, круглый вырез обработан руликом. Очень модно и красиво! Глазки накрашены; тени, конечно, голубые. Она отдыхает на кровати так, чтобы не помять драгоценное платье. Какая ты нарядная, говорю я Люде, какое красивое платье! Она реагирует на мой комплимент совершенно неожиданно:

– Норкина, а ты хочешь пойти в театр на Таганке?

Хочу, говорю я быстро, не задумываясь. Но я не связываю ещё поход в театр на Таганке с новым Людкиным платьем. Между тем связь самая непосредственная. Вчера поздно вечером Люда поехала к театру и заняла очередь в кассу; незадолго до описываемых событий она вернулась домой переодеться, и вот теперь почти перед самым спектаклем ей гарантировано два билета.

Как мало осталось жить Владимиру Семёновичу Высоцкому, чьим гением этот ажиотаж и создан! “Если бы знать! если бы знать…” Нет, его не было в тот вечер. “Десять дней, которые потрясли мир” по роману Джона Рида. Валерий Золотухин, наряженный матросом (кажется, это настоящий революционный матрос, почему-то немного похожий на Золотухина), до начала спектакля и в антракте играет для публики в фойе на революционной гармошке, исполняет различные песни и частушки. Говорят, иногда это действо выполняет сам Высоцкий. Над входом в буфет вывесили огромный лозунг:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй!

Стилизация не удаётся: идти в буфет мне совсем не хочется. Я почему-то иногда воспринимаю всё буквально. Суть спектакля в постановке различных фрагментов, например, современное тому времени представление театра теней «Долой стыд». Никто не хихикает, несмотря на то, что на ширме-занавесе демонстрируются тени нижнего белья, которое люди снимают с себя публично. Сами они остаются, надо полагать, неодетыми. Хотя это уже, конечно, не сами десять дней, а их совершенно потрясающий результат.

* * *

Никогда не жила в одной комнате с Ларисой Ильиной. Кроме музея академика К.И. Скрябина.

Лариска в общежитии оказывается человеком надёжным и основательным. Вот я слышу случайно и мельком, как она объясняет кому-то неосведомлённому, что у нас в новой огромной музейной комнате такая борьба за власть… между Логвиненкой и Норкиной. Я не вмешиваюсь в этот разговор: Лариса так видит, и пусть! Борьба за власть…

На самом деле ни я, ни Наталья не были рады, что назначены старостой этой комнаты. Назначены мы были, так сказать, из разных источников: студсовет с его вездесущим Колей Кубраком и какая-то дублирующая организация – комитет комсомола или деканат, не помню. Говоря современным языком, мы с Наташкой были старостами по разным версиям. Мы стали успешно спихивать эту «власть» друг на друга, и в результате вовсе не стало у нас в комнате старосты. График дежурств, однако, остался висеть на двери; его всё же Наташа успела нарисовать. По этому графику надо было выносить мусор. Лариса мне и говорит однажды: Тань, вынеси за меня завтра мусор, я домой поехала, а я сегодня за тебя вынесу. Я, помню, подумала, ну и ехала бы просто так, никто бы этого и не заметил.

– Как я могу тебе на завтра что-то обещать: у меня, может быть, завтра начнётся приступ аппендицита, и меня «Скорая» увезёт!

Так мы лежим с ней на заправленных кроватях в совершенно разных соседних комнатах и лениво препираемся. Мы не сидели почему-то в музее Скрябина. Я не помню, чтоб человек сидел на стуле. Кроме, пожалуй, Исмата: он приходил к нам в комнату, садился за стол, и молчал строго и недовольно, как директор. Потом он произносил: «Товарищи, вы знаете, я есть хочу, пойдёмте в столовую!» И мы собирались и шли толпой в столовую.

Лариса искренне жалеет меня: ну, а если с тобой ничего не случится. Тогда я получу телеграмму, и поеду срочно в аэропорт Шереметьево встречать кого-нибудь. Или произойдёт сильное землетрясение… Видя, что меня трудно уболтать, она встаёт, быстро выносит мусор, возвращается и снова ложится на кровать. Думая, что это очень веско, Лариса присуждает мне:

– Если не случится землетрясения, тебя не увезут на «Скорой», и так далее, то ты завтра вынесешь за меня мусор; я не могу быть спокойной.

А я забыла почему-то. Тысяча дел. Она вернулась из своего Загорска и так же быстро, как первый раз, снова вынесла мусор.

…Её зовут дома Лорой, брат – Лоркой. Как и у меня, у Ларисы один брат, и он тоже старше её на пять лет. Я была у неё дома два раза – на первом и на втором курсе, отвозила на летние каникулы своё зимнее пальто. Дом стоит прямо у станции, 3 минуты до платформы. Балкон на третьем этаже видно не со стороны Москвы, а – с противоположной.

Как в Новосибирск ехать.

* * *