Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Почти сразу после открытия «Горьковской» я без труда нашла себе повод проверить пересадку, посмотреть, красива ли новая станция. Ещё пахло извёсткой, всё нормально; пассажиров на переходе совсем мало. Я говорю Розе: поедем на «Динамо» с одной пересадкой, не будем выходить на кольцевой линии! Она доверчиво отрешённо соглашается, но провожающие нас громкие латиноамериканцы-кубинцы возмущены, они галдят звонко и безостановочно; все как один вытаскивают откуда-то одинаковые проспектики – как правильно проехать в Шереметьево. Меня они даже не замечают, а весь этот испанский крик обрушивается на голову моей бедной Розы.

Вот и «Таганская»; они все нервно хватаются за Розкины чемоданы, и я поспешно уступаю. Наша теперь цель – станция метро «Динамо», а там маршрутка до Аэровокзала. Провожающих становится всё меньше и меньше, и вскоре мы остаёмся вчетвером и едем на экспрессе в аэропорт “Шереметьево”; Роза, как заворожённая, и в Шереметьево не перестаёт покупать в киосках сувениры. У неё такое лицо серьёзное и одновременно отсутствующее, что мы просто молча ждём, когда она всё купит. Мы с Наташей и Луис – будущий Розкин муж. Огромные красивые светлые не наши мягкие чемоданы у неё давно туго набиты подарками и застёгнуты, мы сдали их в багаж, теперь свои покупки Роза помещает в многочисленные пакеты, из которых всё выпадывает.

Наконец её приглашают пройти таможенный контроль, мы последний раз прощаемся и уже видим, как наша кубинка идёт в таком коридоре, отделённом от провожающей публики совсем невысоким барьерчиком. Она как-то неуловимо отделяется от нас, я её вижу наконец спокойную, очень красивую, в своём изящном белом джемпере с капюшоном, в облегающих джинсах, с короткой стрижкой.

Неожиданно Роза быстро подходит к этому барьерчику и велит мне что-то ещё передать ей. Я передаю и усилием воли заставляю себя не оглядываться по сторонам; я боюсь, что или Розу, или меня сейчас увидит кто-нибудь за этим неподобающим, через границу, передаванием. Моя подруга перекладывает все свои пакеты в левую руку, правую протягивает мне, берёт последнюю наконец дань Советского Союза, и в это время в левой руке один из пакетов рвётся, и все покупки звонко высыпаются на пол. “Como mierdo”, – в сердцах говорю я тихонько, ведь для меня это вовсе не ругательство, а просто два вполне уместных, немного резких иностранных слова.

Но для Луиса ругательство.

Он сердито выразительно смотрит через барьерчик на свою будущую жену, оказывается, ругающуюся так, что даже советские девочки с успехом этому научились… Поссорятся, сейчас из-за меня они навсегда поссорятся, только этого не хватало! Наташка тяжело, молча жестоко страдает. Что было набрать с собой сто! этих дурацких пакетов, сейчас бы один дали Розе!

Так, тяжело страдая, мы втроём уезжаем наконец из Шереметьева.

На обратном пути видим надолбы из сварных рельсов, выкрашенных в страшный чёрный цвет и восстановленных на Ленинградском шоссе, на том самом месте, где они находились во время Великой Отечественной войны при героической обороне Москвы. Это всё мне рассказывает Луис: ему вполне пристало хорошо знать историю Советской Армии, её героические военные страницы. Луис Энрике Баррио Педраза учится в Высшем военно-политическом пограничном училище; оно находится на станции метро ВДНХ.

В это же время в этом училище учится мой будущий муж.

Июнь

Дальше. Нас отправляют в учхоз – полоть свёклу. Мы благополучно и навсегда расстаёмся с гостеприимным музеем Скрябина, сдаём в камеру хранения в шестом общежитии ненужные летом вещи. Мы считаем себя уже третьекурсниками, большими, и радуемся всему.

Поселяемся в знакомом пятиэтажном общежитии, привыкаем. Что делать! мы люди дисциплинированные. Всех волнует очень вопрос: а сколько мы будем свёклу полоть? Мы ещё не знаем, что перед самой Олимпиадой нас всех одномоментно распустят по домам, очистят от нас Москву, поэтому мы все немного нервничаем. Иногда даже ссоримся по пустякам.

Кафедра агрономии и кормопроизводства не оставляет почему-то нас в покое: мы должны сделать-сдать какой-то гербарий. Но я этой кафедре ничего не осталась должна; оценка в зачётке, поэтому, когда я слышу это слово: «гербарий», то быстренько отхожу в сторонку. Наташа Найко находит меня в комнате, протягивает травку:

– Норкина, на, возьми гульбарий! Ежа сборная!

Я беру нитку с иголкой и пришиваю аккуратно, как нас учили, травинку в свою красную тетрадь-дневник. Неужели я эту тетрадь тоже выбросила вместе с лекциями?! Почти всё помню, что там написано. Взросление как на ладони; умнение.

Чьи-то слова задумчиво выписаны: «А Москва-столица прекрасно обойдётся без нас». Заранее, серьёзно, задолго настраиваю себя на будущее.

Иногда канцелярским клеем приклеены небольшие вырезки из газет.