Пятая печать

– Иисусе, – прошептал Ковач. Он уже стоял напротив страдальца. Прямо перед его глазами на груди висевшего багровела и чернела окровавленная, лопнувшая от ударов кожа. Совсем близко, выдавая смертную муку, слышался непрерывный стон, которым сопровождалось раскачивание головы. В нос ударило теплом испарины и железистым запахом крови. Ковач оказался ниже подвешенного мужчины, который едва касался пола пальцами ног. Он поднял взгляд на его лицо. Размеренное раскачивание и жалобный стон постепенно затихали, пока голова снова не упала на костлявую грудь. Медленно раскрылись глаза и уставились на Ковача. Их взгляды встретились. Губы мужчины шевельнулись, язык мучительно напрягся, пытаясь исторгнуть звук, из горла вырвалось прерывистое клокотание, но затем изможденный язык бессильно вывалился из распухших губ, и изо рта длинной паутиной истекла кровавая слюна. При этом глаза мужчины по-прежнему спокойно смотрели на Ковача.

– Ну же! Раз-два – и дело с концом, – послышался голос штатского.

– Боже праведный, – прошептал Ковач.

Он медленно, совсем высоко поднял руку, но тут глаза его закрылись, и он рухнул на пол. Вытянутая для удара рука его раскрытой ладонью шлепнулась на паркет.

– Болван, – выругался штатский. Потом крикнул одному из нилашистов:

– Оттащите его и приведите в чувство!

Ковач заплакал:

– Нет! Нет! О Боже… Прости мне мой грех… Прости!

Он разрыдался и, когда нилашист, наклонившись, схватил его за руку, завопил, как могут вопить только умалишенные:

– Нет! Нет! Боже! Нет!

– Заберите его отсюда, стоите тут, как баран, – заорал нилашисту штатский. – Заткните ему рот, дубина вы стоеросовая.

Потом повернулся к остальным:

– Ну, хватит раздумывать! Вы хотите домой или нет?

Трактирщик смотрел на него, выставив вперед большую тяжелую голову.

– Ну! Кто следующий?

– Замечательно, – сказал блондин. – Можно отправляться прямиком в подвал.

Он двинулся вниз по лестнице.

– Замечательно!

Кирай, разинув рот, тяжело дыша, смотрел, как нилашист тащит по полу Ковача. Столяру все же удалось подняться. Вырвавшись из рук нилашиста, он продолжал кричать:

– Нет! Боже милостивый! Нет!

Нилашист, вывернув ему руки за спину, стал толкать его перед собой в сторону коридора.

– О Господи, – произнес Кирай. Лицо его исказилось, в глазах застыл смертельный ужас.

Из коридора доносились удары, звук падающего тела и подавленные рыдания столяра:

– Нет! Не могу!

Кирай пошевелился и сделал шаг вперед. Невидящим взглядом смотря перед собой, он повернулся лицом к подвешенному человеку. Он сделал уже и следующий шаг, когда почувствовал, что локоть его крепко сжал трактирщик. Он качнулся и отступил на прежнее место.

– Вы туда не пойдете, господин Кирай, – услышал он рядом с собой хриплый, искаженный голос трактирщика. Закрыв глаза, Кирай покачнулся и уцепился за его руку.

– Отпустите меня ради Бога, – прошептал он.

– Вы останетесь здесь, – повторил трактирщик, не сводя глаз с человека в штатском. Отпустив Кирая, на подкашивающихся ногах он направился в сторону штатского:

– Мясники. Негодяи.

– Осторожно, – крикнул блондин. – Сюда, Мацак!

Трактирщик продолжал надвигаться на штатского, по-прежнему не сводя с него глаз, мучительно волоча подкашивающиеся ноги.

– Подлые убийцы!

Мацак был уже за его спиной и, занеся револьвер, обрушил его на голову трактирщика.

– Бела, дружище! – закричал книжный агент. И погасшим взглядом уставился на неподвижное тело.

Прижав ладонь ко лбу, он стал раскачиваться взад-вперед, как делают шаловливые дети.

– Боже праведный.

Все это время Дюрица, не шевелясь, смотрел на висящее тело.

Взгляд его оставался твердым, хотя глаза были полны слез. Словно окаменев, смотрел он на висящего перед ним человека.

– Пожалуй, пора кончать, – сказал штатский.

Блондин убрал револьвер, улыбнулся.

– Можно было и раньше закончить. – И добавил, взглянув на штатского: – Вы не находите?

Штатский повернулся к Мацаку:

– Оприходуйте их.

– Слушаюсь.

– Без педагогики, – добавил блондин.

Тут Дюрица подал голос:

– Погодите. Прошу вас.

Штатский посмотрел на него:

– Ну-ну.

– Погодите, – повторил Дюрица.

Он по-прежнему не сводил глаз с человека на дыбе. Тот больше не стонал. И, сделав неимоверное усилие, повернул голову набок. Глаза его были открыты. Он посмотрел на штатского, потом на распростертое тело трактирщика. Рот его приоткрылся; окровавленный, распухший язык опять попытался вымучить какие-то слова, потом вяло вывалился наружу. Услышав голос Дюрицы, умирающий медленно приподнял голову, уронил ее на грудь и, тяжело дыша, остановил взгляд на часовщике.

– Ну, ну! – сказал штатский. – Неужто нашелся среди вас порядочный человек? – Он сделал знак рукой: – Прошу!

Дюрица шагнул вперед. Губы его были плотно сжаты, лицо окаменело. Кожа блестела от пота.

– Смелее, приятель, смелее, – подбадривал его штатский. – Раз-два, и готово. Я думаю, можно открывать дверь, – обратился он к блондину. – Зачем заставлять жену этого господина мучиться сомнениями и тревогой.