Пятая печать

– Никогда вам отсюда не выбраться, Лацика. – возразил трактирщик. – Не стоит даже надеяться.

– Все же попробовать надо, – сказал Дюрица. – Вы ничем не рискуете, надо использовать любую возможность вернуться домой.

Ковач, по-прежнему не открывая глаз, сказал:

– Я попробовал… объяснить им, что ничего… не делал. Хотел им сказать, не сердитесь, мол, если я что-то и совершил… из-за чего следовало доставить меня сюда, то это… помимо моей воли вышло… Но мне не позволили говорить. Ни слова… не дали сказать… только били да повторяли, что жена моя… потаскуха.

Из-за двери послышался вопль, разнесшийся по всему зданию. Это был искаженный невыносимой болью мужской голос, который вскоре заглох и сменился стенаниями.

Кирай содрогнулся и приник к стене.

– Что потаскуха… моя жена… вот что они говорили, – продолжал Ковач.

Трактирщик кивнул в сторону двери:

– Коллега наш… надо думать… забыл прощения у них попросить. – И добавил тише, чтобы мог слышать только Дюрица: – Эх, если бы так: попросил прощения, и…

– Слова сказать не дали, – продолжал свое Ковач, – только били да обзывали мою жену.

Он отошел от стены и направился к Дюрице.

– Вы вот тут говорили, – сказал он и потрогал ладонью лоб, – говорили, мол, не убудет от человека, который попросит у них прощения. Это вы господину Кираю только что говорили. А дружище Бела вроде как усомнился в этом, насколько я понял его слова. Так вот, вы ошибаетесь, дружище Бела. Человек ради спасения своей жизни на все право имеет. Неправда ваша: когда жизнь в опасности, он обо всем забывает, в нем только инстинкт говорит, приказывает, что делать. Вы, понятно, имели в виду, что за жизнь человеку честью платить приходится и другими вещами такого рода. Но ведь в экстренных обстоятельствах все это не в счет. Человек хочет выжить, и это желание превыше всего. Вы это серьезно, господин Дюрица, что если кто перед ними унизится, то они отпустят? Вы и правда так думаете?

– Конечно, серьезно, – ответил Дюрица.

– Да, тут греха нет, грехом было бы не попытаться, – продолжал Ковач, ощупывая рукой разбитые губы, – ведь и Бог велел человеку жить.

– Ну конечно, – сказал трактирщик. – Вспомните, ведь господин Кирай целую лекцию нам прочел: и асфальт, дескать, вылижешь языком, если дяди большие прикажут.

– Это не грех, – повторил Ковач. – Грех – когда человек не все сделал ради спасения своей жизни. А еще потому не грех, что его к этому принудили.

– Я не вижу тут ничего унизительного, – заговорил Кирай. – Человек хочет жить, и все остальное не в счет.

– Кабы так… – произнес трактирщик.

– Когда они придут, – сказал Кирай, – я попрошу их не гневаться на меня. Скажу, мол, не знаю, что я такого сделал, но если они полагают, что это плохо, то, конечно, они правы и я больше не буду делать ничего такого, что им не нравится.

Все молчали. Кирай посмотрел на них:

– Вы считаете, после этого я буду мерзавцем?

– Нет. – сказал Ковач.

Кирай опустил голову:

– И все-таки я буду мерзавцем, если так поступлю. И всякий, кто сделает так, – мерзавец. Да как я в глаза себе посмотрю после этого? Ведь я потеряю единственное, что есть во мне стоящего, – самоуважение.

– А чего вы хотите? – спросил трактирщик. – Уважать себя – или жить?

– Я все тогда потеряю, – сказал Кирай.

– Но жизнь-то для себя любимого сохраните.

– Они про мою жену говорили… что она потаскуха, – не унимался Ковач.

Тем временем Дюрица вернулся к окну и снова прислонился к доскам. Закрыл глаза и нахмурил лоб. Кровь из раны все еще сочилась. Он плотно сжал губы. Было видно, что про остальных он забыл.

– Что с вами, господин часовщик? – спросил трактирщик. – Вернулись в привычное состояние? Молчите, рта не раскроете – разве что раз в полгода.

Дюрица не ответил.

– Интересно, который час, – сказал Кирай.

– Не знаю, – произнес трактирщик. – С такими вопросами обращайтесь к специалисту.

За дверью послышались шаги, потом скрежет поворачиваемого ключа. На пороге стоял нилашист с засученными рукавами в сопровождении другого, вооруженного револьвером. Одной рукой тот придерживал кобуру, висящую у него на поясе.

Нилашист с засученными рукавами обозрел компанию:

– Ну, как дела, разбойники? Не перетрахали еще друг друга? – Он переступил порог и остановился возле дверей.

– А ну, все на выход, опять Санта-Клаус к вам прибыл.

Трактирщик попытался встать с пола. Дюрица, оторвавшись от окна, поспешил к нему на помощь. Ковач отнял ото рта руку и с ужасом уставился на нилашистов. Кирай, побледнев, неуверенными шагами направился к двери.

– Простите… я бы хотел… – заговорил он, дойдя до Мацака.

– Молчать! – оборвал его нилашист.

Последним, опираясь на руку Дюрицы, из комнаты вышел трактирщик.

– Как дела, храбрый рыцарь? – поглядел на него Мацак. – Притих, как я погляжу. Выше голову. Тебе приготовил подарочек сам Христос.