Пятая печать. Том 1

— «Клянусь своею кровью, что всегда и везде буду мстить за кровь моих родителей!» — подтверждаю я словами свою подпись под Клятвой под диктовку Макарона. А кровь все капает — Хан глубоко ковырнул. Сердобольный Америка находит какую-то замызганную тряпочку, отрывает полоску, бинтует палец. И теперь весь палец болит. Но я вида не подаю… Это — что! В сравнении с огольцовской Присягой пацанячья Присяга — сгал! У огольцов Присяга серьезная. Там проверяют на умение любую боль вытерпеть. Чтобы на допросе не расколоться. Не на Вождя там писают, а на крови клянутся. И не по капельке, как у пацанов, а наливают кровь в стакан, разбавляют водой и пьют по очереди. Чтобы быть одной крови, как родные братья. Так братались викинги. В огольцовской Присяге говорится об обязанности нас, пацанов, воспитывать. Уважаем мы огольцов и любим, как братьев старших.

Присягу закончили вовремя: звенит звонок — подъем. После мертвого часа все бегут в уборную. Макарон доверительно берет меня за плечи и говорит, заикаясь:

— Г-гордись званием «чес». Нет в России звания п-почетнее, чем звание «враг н-народа»! Это звание лучших с-сынов России! Г-гордись родителями! П-помни К-клятву!

А когда мы выходим из умывалки, Макарон останавливается и говорит:

— О к-коммунизме и я м-мечтаю. Но м-молчу об этом, чтобы не помогать тем, кто этой мечтой загоняет народ в рабство. О коммунизме поговорим, когда советской власти не будет. Она — единственное препятствие на пути к коммунизму! П-потомки нам памятники поставят, если освободим Россию от п-партии и энкаведе. Ес-сли с-смогу, с-сам хотя бы одного партийца или энкаведиста… з-зубами з-заг-грызу!.. З-за коммунизм! За надругательство над мечтой человечества!!

«И хотя он произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти».

* * *

У «Дороги к счастью» мы останавливаемся. Через открытую дверь столовой слышен гомон дежурных пацанов. Я вспоминаю, что тоже сегодня дежурю. Каждый день тут чистят и моют, но, как это бывает там, где слишком много чистят и моют, полы, столы, двери и окна, скамейки и стены все больше зарастают грязью. И шустро шастают по столовой, разбегаясь оттуда по депееру, — «витамины», как называем мы рыжих тараканов, которые самопожертвенно сдабривают нашу постную пищу. Эти жизнерадостные представители депееровской фауны не только разнообразят наше меню, но и оживляют нашу тусклую жизнь. Любители тараканов содержат персональные тараканьи зоопарки. Одни, склонные к азартным играм, придумывают игры и спортивные тараканьи бега, другие, с исследовательскими интересами, ставят опыты по размножению тараканов в неволе в зависимости от рационов питания. А те, кто склонен к философии и социальным проблемам, наблюдая за жизнью тараканьей, ожесточенно спорят: монархия у тараканов или республика?

Несмотря на ежедневные уборки, ДПР зарастает грязью и тараканами, но бюст Сталина в столовой сияет от чистоты — споласкивают его часто. А сталинская пышная прическа все рыжеет… приближаясь к цвету моих волос. Над рыжеющим бюстом Сталина — красный плакат: «Спасибо дорогому отцу и учителю товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Трижды в день, перед едой, мы выстраиваемся вдоль длинного стола и, таращась на рыжеющий бюст Вождя Всех Народов, хором читаем этот лозунг. Если базлаешь без энтузиазма или с ухмылочкой — вместо шамовки пол пойдешь мыть! Так что надо уметь улыбаться вовнутрь себя. Это привычно: советскому лицемерию все со школы обучены. Мне труднее: у меня мысли в соображалку запрыгивают неожиданно, прямо на ходу, а потому и улыбаюсь я некстати, а то — могу и хихикнуть…

— Ты, Монтекриста, мечтать сюда пришел или работать? — одергивает меня старший дежурный по столовой оголец Краб. На тряпку — иди с Капсюлем окна мыть!

Это хорошо, думаю, что окна мыть, а не посуду… палец-то болит… Краб строг с пацанами, у него не пофилонишь, и я спешу забраться на подоконник. Я выше Капсюля и буду окно протирать, а Капсюль тряпку будет мыть в тазике. Настроение у Капсюля лучезарное, как у жаворонка, даже противное дежурство в столовке его не портит. Выжав тряпку, Капсюль запевает мальчишечью песню наших прадедов:

Когда я был мальчишкой,
Носил я брюки клеш,
Соломенную шляпу,
В кармане — финский нож.
Я подхватываю разбитной мотивчик:
Мать моя — артистка,
Отец мой — капитан,
Сестренка — гимназистка,
А сам я — уркаган!

— Прекратить хулиганскую песню! — базлает Утюг, возникая на пороге столовой.

— А какую песню можно петь за работой? — спрашивает Капсюль, изображая глубокий смысл на шухерной физиономии. — Вы, человек знающий, опытный, подскажите нам за то, а уж мы постараемся!