Пятая печать. Том 1

«…предавал этих известных и неизвестных людей, повинных в его несчастьи, всем казням, какие могло изобрести его пламенное воображение, и находил их слишком милостивыми и, главное, недостаточно продолжительными: ибо после казни наступает смерть, а смерть — если не покой, то, по крайней мере, бесчувствие, похожее на покой».

Приходит сон и уносит меня из злого советского мира в мир сказочно радостных сновидений. Если и забываю я сновидения, все равно весь день греет душу оставшийся от них комочек радости. Так бывает, когда снится мне жизнь с папой и мамой. Жизнь, когда не было страха. Но сегодня цепкие щупальца страха и во сне не отпускают душу, и снится мне — в который раз! — все то же страшное: сперва ничего особенного — просто лечу. Летать я привык — дело житейское, но сегодня мне страшно и в полете, но я не могу прекратить этот полет! Страх поднимает меня против моей воли все выше, выше… уже дух захватывает от высоты… а надо мною вплотную клубится черная туча, а в ней, в непроглядной черноте, находится Ужас. Внизу, на земле, — папа и мама. Бегут, взявшись за руки, и смеются… как на пляже! Не видят, какая страшная туча над ними!! А из тучи вытягиваются крутящиеся щупальца, они тянутся вниз, к папе и маме, а я не могу даже закричать! Туча втягивает и меня, она засасывает!! Вот-вот она совсем меня поглотит!!!Пытаясь закричать, я напрягаюсь изо всех сил и… вдруг стремительно падаю вниз! И тогда из меня вырывается вопль:

— Ма… ма-а! Ма-а-ама-а!! Ма-а-амочка-а-а-а!!!

Не долетев до земли, просыпаюсь. Подушка мокрая — слезы. А криком среди ночи у нас никого не удивишь — все мы тут такие… нервные.

Конец репортажа 4.

Репортаж 5 Конец Тараканиады

Готовь сани летом,

телегу — зимой,

а сухари — на каждую ночь.

(Пословица)

Прошло два месяца.

Время — июль 1938 г.

Возраст — 11 лет.

Место — ст. Океанская.

Сгущаются в коридорах тоскливые зеленые сумерки, под цвет казенных вечнозеленых стен. Загустев, сумерки ползут по комнатам, слизывая скучно-зелеными языками остатки грустного жиденького света, забытого на подоконниках медленно уходящим серявеньким днем. Электричества до ужина не будет — сегодня дежурит Утюг, а его в армии научили экономить свет, воду, даже радио! Кажется, целую вечность барабанят по подоконникам ДПР капли дождя в одуряюще унылом ритме. Летний дождь в Приморье называется муссоном. Этот дождь не идет, он стоит. Стоит так долго, что опасаешься: не навсегда ль?! С тех пор как нас последний раз во двор выпускали, две шестидневки миновали, расквашенные дождевой мокротой, как промокашки в унитазе. Я уже забыл, как играют в чижа или лунки, я готов бессмысленно бегать вдоль забора, как Утюг три года в армии гулял!

Муссонный дождь, как коллективное чтение «Биографии Сталина»: долго и скучно. Даже хуже: дождь идет еще и по ночам. Однако провидение спасает нас от чтения «Биографии» под мокрые звуки бесконечной капели. С той поры как Таракан отправил Гнуса на пенсию, чтобы он подлечился, вернее, чтобы не вонял в ДПР, а подыхал от чахотки дома, воспитатели как с гвоздя сорвались — в коллективный запой ударились. Днем и ночью из флигеля, где живут воспитатели, «не то песнь, не то стон раздается». Пьют там по-черному, не слезая с кроватей. И вечернюю поверку не проводят. Знают: не убежим — за родителей опасаемся. И куда бежать? Тут все — друзья-чесики, а за оградой — страна советская: враждебная, чужая. Поймают — убьют. Чеса из любой ментовки сразу чекистам сдадут. А как утаишь антисоветское происхождение в СССР, где «Каждый советский человек — чекист!» (Л. Берия). Так на новом лозунге написано.

Зато огольцы окончательно взяли в свои руки воспитание пацанов. Занятия «по текущей политике» уже не импровизации, а добротно подготовленные лекции. Даже до меня, туповато рассеянного, дошло, что политика интересна, как закрученный детектив, полный интриг, обманов и крутых сюжетных поворотов. Особенно, если выдать ее с юморком.