Пятая печать. Том 2

Потому что из такого рассказа получается, либо мерзость, либо сиреневый туман, сквозь который увидит инопланетяночка одно: дяде ни хрена не показали, а он заливает баки в меру своей фантазии! Рассказывать про войну — дело не простое, потому что, как женщину, эту войну, траханую, не столько видишь, сколько обоняешь и ощущаешь. А ощущения — ого-го!.. не забываемые. Чувствует солдат войну всей вонючей немытой шкурой, гноящейся и прилипающей к одежде от не заживающих в мокроте, холоде и грязи царапин, язвочек, фурункулов, которые высыпают от простуды, расчесов из-за вшей.

И вживается солдат в войну, и врастает солдат в войну намертво, как в шинель, которую сушит солдат не снимая, в которой солдат умирает, в которой хоронят солдата. И спит солдат в мокрой шинели мертвым сном. И не только в братской могиле. Спит солдат мертвым сном под артобстрелом, спит в ожидании обеда, спит в наступлении после изнурительного ночного марша, спит в обороне на дне окопа, корчась в вонючей жиже, спит и просто так — про запас — единственный запас, который солдату плечи не тянет.

Спит солдат в любой позе, спит, обходясь без позы, спит на ходу, на марше, пока в кювет не поведет его. Спит на колючих ветках, которые постепенно погружаются в холодную, вонючую грязь, пока она, пропитав шинель, не начнет по утру, когда сон крепчайший, превращаться в лед. До нутряной сердцевины солдата озноб пробирает, а он все равно спит! Спит, изо всех сил спит, напрягшись в позе эмбриона, судорожно вжимаясь во сне душой и телом в заветную сердцевинку нутра своего, где еще робко тлеет последняя искорка живого нутряного тепла…

Спит солдат в такой холодрыге, что вшам солдатским, единокровным (которые идут с солдатом в огонь и воду!), даже им, закаленным невзгодами, невмоготу становится… покидают они солдата — дезертируют. А мандавошек, которым по причине хилости ножек сбежать невозможно, простуженный кашель одолевает. А солдату — хоть бы хны! Кашлять солдату не положено. Он спит… и сон — единственное спасение от войны, потому что на войне сны про войну не снятся.

А усталость от такой обыкновенной войны нет-нет да накатит такая, что привычный страх исчезает и становится солдат бесстрашным, потому что только одна мысль трепыхается в промороженной тыковке: «Скорей бы любой конец…» И страшна война тогда, когда солдату уже ничего не страшно. Так откуда тут быть «героизму» на обыкновенной войне?! Про героизм платные мозгодуи распинаются, выучив брошюрку про подвиг Гастелло.

Этот пижон, выспавшись в теплой, чистой постели, принял теплый душ, плотно и вкусно позавтракал в офицерской столовой, пощупал официанточку. Довольный упругостью ее попочки отправился на подвиги, вальяжно развалясь в кресле первого пилота и предвкушая встречу с официанточкой после ужина. А кто решится рассказывать про подвиги в пехоте?

Некоторые штатские, наиболее дурные, еще и про европейские достопримечательности захотят узнать у солдата и будут удивляться тому, что он, прочесав пехом пять держав, не удосужился бросить «Взгляд на жизнь за рубежом», как в газете рубрика называется. Невдомек им, штатским, что с передка Европа видится не так, как в турпоходе. Отчасти из-за того, что у солдата точка зрения на Европу не так возвышенная, чтоб Европу обзирать и себя показать. У меня, например, точка зрения на Европу обычно, на полметра ниже Европы. Из окопчика или из придорожного кювета, который укрывает меня от точки зрения немецкого снайпера, желающего поставить точку в биографии пулеметчика. А мой «взгляд на жизнь за рубежом» точнехонько совпадает с линией прицела пулемёта, а это едва ли способствует расцвету «жизни за рубежом». Так что, как говорится, есть что вспомнить, а, рассказать нечего.

И на того чудика, который не брехливую брошюрку про войну будет пересказывать, а свою, солдатскую, правду расскажет, посмотрят школьники с недоверием. С недоумением будут они разглядывать в семейном альбоме пожелтевшую фотографию щуплого огольца в гимнастерке х/б, б/у, испуганно выглядывающего из огромного воротника. Ведь сравнивать будут с мемориальными монументами, с персонажами холуйских картин продажных художников… А в кино и произведениях соцреализма воюют не такие заморыши, как мы, а жопастые, мордастые Меркурьевы и Андреевы, с бычьими шеями, откормленные на литерных спецпайках, чтобы изображать дюжего советского солдата. Те, кто видел мечи в кино «Александр Невский»: огромные и из нержавейки, грозно сверкающие в лучах осветителей, с недоумением смотрят в музее на неказистую ржавую железяку с надписью: «Меч воина». Истина, если она истинна, всегда не правдоподобна, тем более, если еще и не лестна. И написано в Библии о будущих вралях учителях:

Ибо будет время, когда… по своим прихотям будут набирать себе учителей, КОТОРЫЕ ЛЬСТИЛИ БЫ СЛУХУ; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2Тим.4:3,4).