Поездки пары в Индию еще больше сгустили флер ее загадочности. Они возвращались в цветастых нарядах из набивного ситца, купленных в раджастанской деревне и в Дели превращенных в экстравагантные развевающиеся
В присутствии Инхой Джастин всегда нервничал и чувствовал себя глупым, что порождало досаду, поскольку в иных обстоятельствах он был совсем другим. Разговор с ней давался трудно, собственные мысли о жизни и умозаключения казались избитыми, не стоящими того, чтобы их высказывать. Задав вопрос, Инхой молча ждала ответа и при этом сверлила собеседника немигающим взглядом. Всякая мысль, возникавшая в голове Джастина, казалась ему несуразной, и потому он мешкал с ответом, однако Инхой и не пыталась сгладить неловкость, дружелюбной репликой нарушив затянувшееся молчание, но только ждала, когда же наконец ее визави промямлит какую-нибудь банальность. Она была не склонна к светским беседам и полностью нацелена только на получение информации.
– Что скажешь о последнем скандале, в котором замешана администрация порта? Все площади по бросовым ценам проданы приятелям чиновников.
– Кхм… это… наверное, очень плохо.
–
Джастин уже привык быть свидетелем взаимопонимания между Инхой и Дунканом, столь тесного, что оно отрезало их от прочего мира. Казалось, лишь эти двое знают текст некоей сложной песни, которую исполняют дуэтом, и Джастин, даже если выучит слова, все равно вступит не вовремя.
– Вообще-то коррупция весьма удобна, – однажды заявил Дункан, когда они ехали на побережье. – В смысле, она подходит нашему азиатскому характеру. Европейцам коррупция нехороша не потому что у них строже законы, просто что-то в их природе мешает им ее принять. Они более… хм, как сказать-то… закостенелые, что ли. Не столь податливые. Понимаешь меня? Принципиальность или честность не имеют к этому никакого отношения. Тут дело в этакой гибкости, стремлении не плевать против ветра. Я, конечно, никого не оправдываю и не одобряю, но надо признать – это черта нашего характера.
– Пожалуй, я с тобой соглашусь, – сказала Инхой, рассеянно перебирая его пряди. Джастин, сидевший за рулем, в зеркало заднего вида посматривал на пару, которая, откинувшись на сиденье, подставила лица ветерку, залетавшему через приспущенные стекла. – Это что-то вроде пристрастия китайцев к азартным играм – порока, от которого нам никак не избавиться. Но в том есть своя прелесть – по-моему, весьма поэтично презирать себя за разрушительную слабость и вместе с тем сознавать, что она неотъемлемая часть твоей натуры. Как ты считаешь, Джастин? Эй! Ты там не уснул?
– Э-э… я согласен, – кивнул Джастин.
Он промолчал, когда пара устроилась сзади, хотя пустое переднее сиденье превращало его в шофера. Но что толку возражать против столь нерушимой сплоченности? Поглядывая в зеркало на склоненные друг к другу головы, непроницаемо темные очки, Джастин себя чувствовал стариком. Всего на шесть лет старше Инхой и Дункана, он уже занимал руководящую должность, и жизнь его была отлита в матрицу, которую никогда не изменить. «Они-то еще по ту сторону изгороди, отделяющей безмятежную юность от взрослости», – думал Джастин, завидуя тому, что их жизнь до самой старости будет яркой и полной перемен.
Лишь однажды ему удалось рассмешить Инхой, да и то случайно. Он только что вернулся из дальней поездки на восточное побережье, где инспектировал одно из последних семейных предприятий – возведение на окраине Кота-Бару большого жилищного комплекса для народившегося среднего класса, желавшего покинуть свои хлипкие строения из досок и цемента и поселиться на красивых опрятных улицах в одноэтажных кирпичных домах, обнесенных сетчатыми изгородями. Не особо продуктивная, поездка была утомительной, но необходимой. Требовалось подмазать некоторых склонных к несговорчивости чиновников и установить с ними дружеские отношения. Вместе с сопровождавшим его Шестым дядей Джастин устраивал званые ужины, тактично преподносил дорогие подарки и пустился в обратный путь, занявший целый день. Дома на ступенях веранды он застал Инхой, которая что-то чертила на расстеленном перед ней большом листе бумаги.