Пятнадцать лет скитаний по земному шару

Я расстался с товарищами и опять остался один. На теле у меня появились болячки от укусов насекомых, но спать приходилось все в том же доме армии спасения, где брали двадцать сантимов за ночевку. Здесь ютились моряки разных национальностей: норвежцы, голландцы, немцы, португальцы, англичане. Большинство их застряло в Вальпараисо из-за войны, нарушившей движение пароходов. Какая это была дружная семья! Моряки делились каждым куском хлеба, каждой щепоткой табаку. Но иногда возникали драки, например, между немцами и англичанами. Эти простые люди обвиняли свои народы в разжигании войны, не понимая, что организатором ее был мировой империализм.

Днем мы собирались близ набережной. «Приличная публика» обходила нашу компанию: вид у моряков был непривлекательный, слышалась громкая разноязычная речь, сопровождаемая воинственной жестикуляцией.

Матрос голландец дал мне две мелкие монеты. Я купил мыла, нашел большую банку и отправился к реке. Разложил костер и принялся за стирку. Прокипятил в мыльной воде свою одежду и сам хорошо вымылся. В дом армии спасения я не вернулся, а остался на берегу, в небольшой пещере, куда натаскал сухой травы. Однако спать было холодно.

Безуспешно пытался я найти работу. Из-за войны вывоз селитры сильно сократился. Война шла за многие тысячи километров от Южной Америки, но и сюда она принесла горе в семьи трудящихся. Часть безработных, вместе с семьями, жила в общественных лагерях, где два раза в день им давали вареную фасоль.

Германия была прежде главным покупателем селитры и оказывала большое влияние на правительство Чили. Армия этой страны носила германскую форму, была вооружена крупповскими пушками. Ходили слухи о том, что скоро начнется война между Чили и Перу из-за спорной пограничной области.

Так и не сумев найти работы, я забрался в товарный вагон и отправился в Сантьяго. Поездная бригада не только не высадила меня, но и пригласила к себе, угостила хлебом и сыром.

В Сантьяго было тогда больше полмиллиона жителей. Столица Чили раскинулась у подножия большой горы, покрытой снеговой шапкой. Широкие улицы утопали в зелени, за городом тянулся лес. В окрестностях находились небольшие заводы и угольные шахты.

Я очень обрадовался, встретив на улице русского паренька, который продавал дешевые лубочные картинки с изображением детских головок, кошечек и собачек с бантиками.

Он привел меня в мастерскую. Когда собрались другие разносчики, хозяин рассчитался с ними, а потом спросил меня:

— Ты грамотный?

Я кивнул.

— Можешь остаться. Степан покажет тебе, где и как продавать картины.

Работа эта мне не нравилась, но выбирать не приходилось. Поужинав, я улегся спать на рогожах.

Степан утром отобрал картины, часть их дал мне. Выйдя за город, мы стали взбираться по узкой дорожке на гору. По сторонам были разбросаны крохотные хижины, цветники и садики; с апельсиновых деревьев свисали плоды. Из хижин порой долетали звуки гитары. На склонах паслись козы, молодые козлята прыгали и резвились.

Вид оголенных берегов у Вальпараисо производил гнетущее впечатление, а Сантьяго и его окрестности были очень привлекательны.

В большом поселке, расположенном на плоскогорье, полунагая детвора закричала: «Куадрос! Куадрос!..» («Картины! Картины!..») Мы заходили в каждое жилище, и везде я видел почти одно и то же: женщины, старые и молодые, красивые и неприглядные, метиски и мулатки, с различными оттенками кожи, отрывались от корыт, в которых стирали белье, и распрямляли спину. Детски наивные улыбки появлялись на их лицах при виде наших картинок, восторженным восклицаниям не было конца, но потом женщины печально говорили: «Но тенго плата» — нет денег…

Тут Степан вытаскивал записную книжку, хозяйка ставила в ней значок, и картина оставлялась в долг на определенное время. Бывало, мужчины бросали на нас неприязненные взгляды, но, сравнив эти «блестящие произведения искусства» с висевшими на стене старыми и почерневшими, одобряли сделку.

Чуть ли не каждый день хозяин мастерской верхом на лошади объезжал селения и возвращался с сумкой, полной мелкой серебряной монеты.

Два раза я ходил со Степаном, а на третий день пошел один. Меня влекло к этим простым людям, таким открытым и бесхитростным. В первом же дворе меня окружила толпа женщин и детей. Они любовались картинами, хлопали меня по плечу, спрашивали: «Вы русский?». Но когда дело дошло до расчетов, я схватил картины и убежал. Хозяину сказал, что не смог ничего продать.

Пошел на станцию, ночь провел в товарном вагоне, а после полудня вернулся в Вальпараисо. Я сожалел, что не ушел вместе с Альбертом, и решил добраться до столицы соседней страны Аргентины — Буэнос-Айреса.

Возле пристани Вальпараисо собралась группа моряков. Маленький подвижной человек болтал с ними на нескольких языках. Со мной он заговорил по-русски и назвался Кузьмой. Подкинув на ладони серебряные монетки, Кузьма пригласил меня в матросский кабачок.

За чичей — фруктовым напитком — и дешевым вином он рассказал, что приехал из Аргентины, и ругал ее порядки: