Пятнадцать лет скитаний по земному шару

Команда получила расчет — во время продолжительных стоянок пароходная компания не желала платить жалованье.

На другой день я выехал в Лондон. Вагоны были заполнены военными. Я разговорился с соседями. «Скоро ли кончится война?» — вот что волновало тогда всех.

Меня потрясло мнение собеседников: когда с Германией будет покончено, начнется война с Россией, потому что царь хочет овладеть Константинополем и проливами, а Англия их не уступит никому… Так говорили мне молодые офицеры союзной страны.

Я высадился налегке, без всякого багажа, и после просторов австралийского и южноамериканского материков попал в водоворот огромной столицы.

Каждый день санитарные поезда доставляли раненых, отравленных газами, слепых. Казалось, массовое безумие овладело миром.

Я поселился в Уайт-Чепеле у бедной русской вдовы, растившей шестерых детишек. Мой сосед, литовец, кондитер по профессии, узнав, что я ищу работу, устроил меня на кондитерскую фабрику.

Работать приходилось много, особенно в первое время. Я взялся за дело горячо, отвлекаясь от мучительных мыслей о войне. И все же воспоминания переносили меня в годы моей юности, во времена русско-японской войны, когда я вместе с товарищами печатал по ночам прокламации, призывавшие немедленно прекратить бойню на Дальнем Востоке, где гибли десятки тысяч людей. «При любом исходе войны, — говорилось в нашей листовке, — все издержки лягут тяжелым бременем на трудящихся, осиротеют дети, многие солдаты вернутся калеками…»

Теперь прислужники капитала — европейские социалисты — вопят о войне до победного конца! Ради обогащения кучки мерзавцев эти предатели требуют новых жертв, огромных лишений.

Я начал посещать русскую библиотеку, где можно было встретить и пожилых людей, и интеллигентную молодежь. Но мыслили мы разно. Обычно мои собеседники повторяли то, что писалось в русской газете, издававшейся в Лондоне: «Война до полной победы!» А тогда, мол, на земле наступит рай…

С особенной яростью капиталистическая пресса нападала на декларацию большевиков [7].

Я был одинок в этом огромном и шумном городе. В свободное время бродил по улицам, забирался в районы лондонских трущоб, рад был встрече с каким-нибудь бездомным матросом. Так прошли весна и лето.

Настроение в городе было подавленное. Немецкие подводные лодки топили пароходы. Однажды на улицы выбежали мальчишки-газетчики с криками: «Лузитания! Лузитания!» Немцы пустили ко дну крупный и быстроходный океанский пароход, погибло больше тысячи пассажиров.

Над английской столицей появились германские дирижабли-цеппелины, начались воздушные бомбежки. Возмущение лондонцев достигло крайних пределов; были разгромлены магазины, владельцы которых имели какие-либо отношения с немцами. В поисках шпионов власти придирались к иностранцам, некоторых отправляли в лагеря.

Я решил перебраться на континент. Французский консул дал мне визу на въезд.

Как только пароход пересек Ла-Манш и прибыл в Булонь, на судно явился французский офицер со стражей для проверки документов. Меня задержали и отправили на гауптвахту, где сидело несколько солдат-фронтовиков. Сразу же пахнуло средневековым застенком: в подвале с небольшим оконцем люди лежали на вонючей соломе; на цементном полу стоял глиняный кувшин, валялись корки хлеба.

Солдаты расспрашивали меня, я плохо их понимал. Они дали мне хлеба. Немного поев и выпив воды, я улегся и проспал до утра.

Меня вызвали на допрос. Я заявил, что не знаком с французским языком. Офицер послал за переводчиком-англичанином. Тот перевел мои объяснения: я — русский эмигрант, жил в Южной Америке (это было видно из паспорта) и приехал во Францию, чтобы работать здесь; для этого консул дал мне визу.

Офицер сказал, что я молод, здоров, могу быть хорошим солдатом и предложил добровольно вступить в специальный иностранный легион. Я отклонил предложение.

— Значит, вы отказываетесь?

— Конечно!

На другой день двое вооруженных солдат препроводили меня в Булонскую военную тюрьму. Мне дали мешок и велели набить его соломой. Затем ввели в большую полутемную камеру, где на холодном полу сидели и лежали человек пятьдесят. Пока я осматривался, один из арестованных захватил мой матрас и одеяло, а взамен оставил грязное тряпье. Вся злоба, накопившаяся у меня за эти два дня, вылилась на жулика. Я подскочил к нему и, крича по-английски, потребовал вернуть матрас и одеяло. Мой обидчик отвечал что-то по-французски. Я потянул матрас, он оттолкнул меня. Я бросился на него… Кто-то хотел разнять нас, но послышались голоса: «Не вмешивайтесь!» Сильным ударом я свалил противника, меня оттащили.

Больше половины заключенных были бельгийцы, они встали на мою сторону. Я получил «права гражданства».

Потекли серые, голодные дни. Единственной отрадой была ежедневная часовая прогулка на небольшом цементированном дворе. Там самые молодые иногда затевали игры, а люди постарше усаживались на корточки у высокой стены и грелись под солнцем. Стояла ясная погода, из-за ограды доносился ласковый шум моря.

Я не унывал, «ловил» новые французские слова и выражения, записывал их на клочках бумаги.