Пятнадцать лет скитаний по земному шару

В поисках топлива мы наткнулись на замурованную комнату и пробили в стене проход. Там оказалось много книг религиозного содержания, в огромных кожаных переплетах, напечатанных на латинском и греческом языках. Всю зиму тайком мы отапливались ими. Было голодно, но тепло, и около печурки велись задушевные беседы.

Близился 1917 год, но надежды на освобождение все еще не было. Начались разговоры о побегах: куда и через какую границу лучше пробираться? Бывалые люди говорили, что бежать хотя и трудно, но возможно, самое опасное — пройти по дорогам Франции, где разъезжают на велосипедах жандармы. Все были готовы помочь тем, кто решит бежать.

Каждый день мы с нетерпением ждали газет — они приносили сенсационные новости: «Русские войска высаживаются на западе Франции»… «Английская армия, состоящая из индусов, вступает в Багдад»… «Америка готовит высадку в Европе»… Но о России газеты писали очень туманно. Правда, мы узнали об убийстве Распутина.

У нас в лагере повеяло весенним ветерком, люди выбирались из смрадных помещений на солнышко. У большинства заключенных был бледный, изнуренный вид.

И вдруг — неожиданная радость: в России — всенародное восстание, Николай II отрекся от престола, царское самодержавие пало!.. Потом — новые вести: из тюрем освобождены политические заключенные, многие эмигранты возвращаются в Россию…

А к нам в лагерь прибывали партии арестованных. Появилась большая группа греков и с ними русский монах из Афона.

В Париже начались массовые забастовки. В наш лагерь доставили группу заключенных, среди них было около десяти русских, принявших французское подданство. Один из прибывших, Городецкий, рассказал, что находился в тюрьме, где двое его русских товарищей лишились рассудка; теперь они безмолвствовали, словно лишились речи.

Очень тяжелое впечатление производил еще один русский: ему было только двадцать шесть лет, но он совершенно поседел, лицо покрылось морщинами, как у дряхлого старика. Два года он провел на каторге, откуда его отправили в наш лагерь.

В этой же тюрьме, по словам Городецкого, власти с комфортом, как в лучшей гостинице, содержали убийцу Жана Жореса — видного французского деятеля социалистического движения, противника милитаризма и войны.

Весть о свержении ненавистного царского строя подняла мой дух. Радовало общение с земляками. Городецкий оказался хорошим организатором: все русские сплотились в одну семью, к нам примкнул и «отец Григорий» из Афона.

— Ведь Григорий — монах-расстрига, — пояснил Городецкий, — он учинил бунт в монастыре, громил «святых отцов», которые только и думали о своих барышах, вынуждая младшую монастырскую братию работать на них…

Большинство вновь прибывших русских были перчаточники и портные, арестованные после забастовок в Париже. Родные и знакомые иногда присылали им деньги и посылки; все продукты они отдавали в общий фонд землячества.

Григорий оказался мастером на все руки. Он предложил вскладчину купить дешевый материал и взялся пошить рубашки, в первую очередь — для полунагих.

Жизнь в нашем лагере была омрачена трагическим происшествием. Темной ночью попытались бежать двое бельгийцев, но запутались в проволоке, охрана заметила их и открыла огонь. Один бельгиец был смертельно ранен, другой сильно оцарапан колючей проволокой.

Уже два года мы находились в заключении за то, что не хотели ради интересов империалистов убивать своих братьев, таких же рабочих и крестьян.

И вот, голодные и обездоленные, мы единогласно решили выразить свои чувства. Нашли кусок красной материи и сделали на нем надпись — «Мира и хлеба!». Вечером укрепили этот плакат на здании и вывесили красный флаг.

Утром раздались удары в набат, загудел монастырский колокол. Выбежали сержант и несколько солдат. Появился адъютант, за ним — вся охрана. Дрожащей рукой офицер сжимал револьвер и, указывая на плакат и красный флаг, визгливо кричал:

— Что это такое? Уберите сейчас же!..

В ответ раздались сотни голосов: «Убийцы! Палачи! Коровы!!!» Люди запели Интернационал.

Адъютант приказал стрелять. Прозвучали залпы. Офицер и охрана взбежали наверх, по пути избивая всех прикладами. Капрал снял красный флаг и плакат. Десять человек схватили, как зачинщиков, среди них было трое русских — Городецкий, Аршак и Луи.

Наше настроение упало. Бельгийцы и эльзасцы говорили, что в этой западне ничего сделать нельзя, что всех нас перебьют.

Мы старались облегчить участь товарищей, посаженных в карцер, и передавали им все, что могли. Луи ничего не ел, его вынесли из подвала на носилках, мы думали, что наш друг обречен. В госпитале Луи кормили сами заключенные, его удалось спасти.