Пятнадцать лет скитаний по земному шару

Наш лагерь был уже набит сверх меры, а к нам прибывали все новые и новые партии. Однажды привезли двух бельгийцев. Они еще не были опознаны, но им грозил расстрел за дезертирство из армии. Мы решили им помочь. В строжайшей тайне составили новый план: бежать через чердак над столовой, которая ночью пустовала. Надо было заранее проломать стену. Беглецы должны были следить за часовым во дворе и, улучив момент, спрятаться за деревом, а потом перелезть через каменную ограду в наименее охраняемом месте.

Начать работу предстояло в крохотной комнате, в верхней части здания. Там помещался старый поляк, его надо было срочно переместить. Вскоре представился удобный случай. Разжигая свою печку, поляк положил на нее сырую плаху, комната наполнилась дымом. Аршак, наш староста, заявил, что старик едва не поджег здание, и потребовал перевести его в общее помещение. Комнатку занял я.

В первую же ночь стена была проломана, а затем подготовлено и все остальное для побега.

Около двух часов ночи бельгийцы прошмыгнули в комнату, где я лежал на койке, прикрывавшей дыру в стене. Безмолвно обменялся я горячими рукопожатиями с беглецами, и они скрылись в пробоине.

Затаив дыхание, с учащенно бьющимся сердцем, я лежал, прислушиваясь: не прервут ли тишину ночи сигналы тревоги, не побежит ли вооруженная стража вдогонку? Но все было тихо и лишь слышалась обычная перекличка: «Sentinelle, gardez-vous!» — «Часовой, будь начеку!»

И чем ближе к рассвету, тем прекраснее казались мне эти заунывные и мрачные оклики. А когда рассвело, меня, измученного бессонной ночью и тревогой, охватило невыразимое чувство счастья и покоя, и губы мои беззвучно повторяли: «Они спасены! Они спасены!»

Заделав дыру и придвинув к ней койку, я крепко заснул.

На другой день, встретив Городецкого и Аршака, я обменялся с ними радостными взглядами.

Первое время после побега жизнь в лагере шла буднично, но через два дня капрал спешно вызвал именно тех двух бельгийцев, которых уже и след простыл.

Побег привел в ярость администрацию — ведь она гордилась, что в лагере не было удачных побегов. Взбешенный адъютант послал сержанта с солдатами тщательно осмотреть все здание. Сержант зашел в мою комнату и, отодвинув койку, заметил следы пробоины; хотя она и была заделана, контуры ясно выделялись. Сразу стало понятно, откуда и как бежали бельгийцы.

Меня привели к адъютанту.

— А, так вот ты какой — тихий Христос! — вскричал адъютант. — Говори, куда они бежали?!

— Если бы я и знал, то никогда бы не сказал, но мне решительно ничего не известно.

— Скажешь! — прошипел офицер и приказал охране: — Бросьте его в подвал!

Сидеть в темном карцере было, конечно, тяжело. Силы мои таяли, хотя товарищи делали все, чтобы помочь мне. Их забота поддерживала меня.

Спустя неделю снова повели к начальству.

— У тебя было время подумать, и ты скажешь всё, что знаешь, — тогда тебя немедленно освободят. Иначе— сдохнешь в подвале!

Я не промолвил ни слова и опять очутился в этом страшном карцере… Чтобы сохранить здоровье, я занимался гимнастикой, массировал тело.

Прошло пятнадцать дней, меня еще раз вызвали. Адъютант, взглянув на мою согнутую фигуру, велел выпустить из подвала.

Чем было вызвано решение офицера, мне неизвестно. Вероятнее всего, причиной было ожидание нескольких комиссий по делам бельгийцев и русских.

Как только распахнулась дверь и я, поддерживаемый часовым, вошел во двор, заключенные окружили меня. Из окон приветливо махали руками.

Летом 1917 года мы с нетерпением ждали прибытия комиссии, которая вызволит нас из лагеря.

Французские буржуазные газеты превозносили до небес временное правительство в России и не жалели сладких слов о воинах «возрожденной русской армии».

А мы, русские люди, сидевшие в лагере, переживали особенно тяжелые дни. «Так вот во что вылилась наша долгожданная революция! — говорили мы. — Временное правительство защищает интересы своих и иностранных капиталистов!..»

Буржуазные газеты возвещали, что вернувшиеся в Россию старые политические эмигранты — эсеры и меньшевики — призывают продолжать войну до победного конца.

— Предатели! — с гневом говорил Городецкий. — Старые кабинетные социалисты! Куда они ведут измученный, несчастный народ?!

А война распространялась все шире. Уже несколько лет фабрики и заводы Соединенных Штатов выпускали вооружение для воюющих стран, а золото и другие ценности текли оттуда в кладовые американских банков. В Европе начинался голод. Во французских портах высаживались американские воинские части.

О нас, видимо, совсем забыли; всякие слухи о комиссиях прекратились.

Голод давал себя знать — в лагере резко увеличилась смертность. Администрация, доведя наш паек до минимума, решила использовать заключенных за самую ничтожную плату на работах для нужд армии. Все деда-лось исключительно для военных нужд; работы были сапожные, портняжные, ремонт военных бидонов, патронташей…

В лагере начались бурные споры: работать нам на войну или нет? Голод заставил многих согласиться; я был среди тех, кто отказался. Чтобы не умереть с голода, я стирал белье эльзасцам, получавшим посылки и деньги.