Пятнадцать лет скитаний по земному шару

Иногда в лагере устраивались очень грубые игры, их затевали уголовники — апаши. Держались они развязно, почти все отлично боксировали.

Из Парижа привезли еще одного русского — Михайлова, он свободно говорил по-французски. Михайлов всегда старался уединиться, казался очень нервным. Его поместили в камеру, где находились апаши, и на него посыпались их насмешки. Как-то в солнечный осенний день, когда двор был полон заключенными, Михайлов забрался в уголок; своими тонкими, длинными пальцами он сжимал подбородок. Компания апашей начала его высмеивать. Один из них, силач Леон, глупо засмеялся: «А он давно уже не был у парикмахера!» Апаш выхватил спичку, поджег Михайлову бороду и тут же потушил. Михайлов съежился и странно вскрикнул. Леон снова зажег спичку и хотел повторить «опыт». Я схватил булыжник и подбежал к негодяю: «Оставь его в покое или я тебя уничтожу!». Леон побледнел и быстро ушел.

После этого эпизода заключенные устроили суд над Леоном. Ему единогласно вынесли порицание, указав, что никакие грубые шутки не допустимы по отношению к заключенным, не запятнавшим себя предательством.

Солнечная осень сменилась дождливыми, серыми днями с холодным ветром, пронизывающим до костей. Мы, русские, все чаще собирались, вели долгие беседы о событиях, старались уловить крупицы правды о нашей родине в сумбурных сообщениях буржуазных газет. Они продолжали восхвалять февральскую революцию, прославляли министров-капиталистов и заклинали русских солдат сражаться «до полной победы». В газете «Матэн» появлялись статейки, в которых большевикам приписывались самые дикие действия и намерения; лучших людей российского рабочего класса представляли темной, невежественной, разбушевавшейся чернью, обливали потоками гнусной клеветы.

Никогда еще не переживали мы так тяжко свою неволю, как в это время, но не муки голода и холода томили нас, а чувство оторванности от великой борьбы, развернувшейся в нашей стране.

Внезапно нам запретили получать газеты; видимо, произошло что-то грандиозное, весьма неблагоприятное для буржуазного мира. Мы старались раздобыть газету «Юманите» через работавшего на кухне Фреди, который ходил с охраной за провизией. Связаться с ним поручили нашему Луи.

Фреди удалось пронести в лагерь «Юманите», и Луи начал негромко, но внятно читать, что петроградские рабочие выступили против господствующих классов, а армия присоединилась к восставшим. Временное правительство низложено. Вся власть находится в руках Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Советская власть предлагает всем воюющим странам немедленно заключить мир без аннексий и контрибуций.

Буйная радость охватила нас, каждому хотелось поделиться своими мыслями и чувствами. Бельгиец Этьен обратился к нам:

— Товарищи! Русские рабочие, крестьяне, солдаты заявляют всему капиталистическому миру, что они не желают больше таскать из огня каштаны для буржуазии. Сознание пробудилось в солдатских массах. Они не только требуют прекращения мировой бойни, но и перешли к решительным действиям против разбойников, затеявших войну ради своего обогащения… Да здравствует Ленин! Да здравствует революция во всем мире!

Было далеко за полночь, но никто не думал о сне; до утра мы проговорили о величайших событиях…

Положение в лагере ухудшилось, и без того голодный паек снова урезали. «Юманите» нельзя было достать— часовые тщательно обыскивали Фреди, когда он возвращался с провизией. Охрана лагеря увеличилась. Капралы и сержанты грубо обращались с русскими. Солдаты, если вблизи не было начальства, сочувственно улыбались.

Пришла зима, все сидели в помещении; народу набивалось так много, что негде было повернуться.

Запас «святых книг» истощился, однако мы отыскивали топливо — это была общая забота. Некоторые приносили в карманах обрезки кожи, щепки и всякий мусор, пригодный для топки.

Лучше всех жилось эльзасцам; французы уже считали их своими подданными и предоставляли им разные льготы — например, разрешали получать в посылках музыкальные инструменты; так у нас появились мандолина и две скрипки.

Эльзасцы предложили вместе встретить новый, 1918 год. Начальство позволило устроить в столовой вечер, но потребовало, чтобы на нем не было политических речей и пения Интернационала.

На вечере первыми выступили бельгийский и эльзасский хоры. Затем на сцену вышло два десятка русских певцов. Высокий голос затянул:

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны…

Хор дружно подхватил:

Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…

Раздались долгие аплодисменты. Когда утихло, хор запел на украинском языке: «Гей, закувала та сива зозуля»…

Один из эльзасцев заиграл на скрипке, но кто-то закричал: «Пусть сыграет Михайлов, попросим его!»