Пятый крестовый поход

– Это я и мои люди ввязались в неравный бой, а вы струсили самым подлым образом! И нечего оправдываться! Кто меня уговорил последовать безумной идее с подземным ходом в город? А? Какой я глупец, что поверил россказням сарацина! Эй, ты, лысая голова, убирайся с глаз моих, иначе познакомишься с моим мечом! Как тебя там? Али, что ли? Пошел вон, мерзавец! И тебя, Эйснер, я тоже видеть не хочу! Боже, как болит голова!

Эйснер ничего не ответил на оскорбления Лихтендорфа. Он и ухом не повел. Только что-то шепнул Али-Осирису, и тот быстро исчез среди палаток.

Прав! Тысячу раз прав Лихтендорф! Эйснер попросту струсил. Так, во всяком случае, это выглядело со стороны. Но если бы граф знал истинную причину такого поступка! Нет, лучше ему не знать! Он не поймет, как не понял его Штернберг. Уже много раз Эйснеру приходилось выслушивать о себе подобные слова. Он давно перестал обижаться. Ведь его поступок был обусловлен великой идеей. Своя жизнь не принадлежала Эйснеру, она принадлежала будущему. Во имя его он и жил. Не затем пошел Эйснер в Крестовый поход, чтобы умирать.

Лихтендорф понял, что Эйснер будет хранить скромное молчание и не ответит ни на один упрек. Граф чертыхнулся напоследок, сплюнул и вошел в свой шатер. Эйснера войти он не пригласил.

Лагерь крестоносцев в этот поздний вечер Вербного воскресенья представлял собой сплошную рану, чрезвычайно болезненную и непрерывно кровоточащую. Много полегло в сегодняшней битве, еще больше осталось покалеченными. Всюду можно было видеть перебинтованных воинов в окровавленных одеждах и священников, отпускающих грехи умирающим, чьи предсмертные хрипы рвались в небеса. И в то же время сколько было счастливых лиц – сознание победы окрыляло и вдохновляло на новые подвиги!

Рядом с шатром Лихтендорфа прошла процессия священников в сопровождении нескольких рыцарей. Эйснер узнал кардинала Пелагия, который шел впереди с большим золотым крестом в руках. Он благословлял всех встречавшихся на пути крестоносцев – и раненых и здоровых, а они склонялись перед кардиналом и воздавали хвалу Господу, что Он послал им Своего поверенного. Эйснер скептически улыбнулся.

Тут подбежал Ганс Рихтер. Он запыхался и выглядел очень расстроенным.

– Господин Эйснер, мой сеньор срочно зовет вас и господина Лихтендорфа! С сеньором Лотрингеном беда!

Эйснер бесцеремонно вошел в шатер к графу и объяснил ситуацию. Граф, уже улегшийся отдыхать после ратных трудов, был очень недоволен, увидев рядом фигуру Эйснера, которого только что прогнал от себя. Но, узнав, в чем дело, велел оруженосцу поднимать себя и срочно вести к шатру Лотрингена.

Лотринген лежал на постели, не подавая признаков жизни. Лицо его было бледно, а глаза запали. В тусклом свете двух светильников Эйснер тщательно осматривал обнаженное тело графа. Штернберг остекленевшим взглядом следил за каждым движением врачевателя. Ганс Рихтер стоял у входа в шатер с целью никого не впускать, дабы не отвлекать Эйснера.

Кожа Лотрингена была очень горячей и влажной. Иногда по телу пробегала еле заметная судорога, и тогда казалось, будто граф приходит в себя. Никаких ран на теле Эйснер не обнаружил. Не было и никаких других признаков болезни, кроме лихорадки. Эйснер стал осторожно щипать руки графа, а потом осторожно покалывать кончиком ножа. Лотринген слегка дернул рукой. Штернберг увидел это и судорожно улыбнулся. Однако Эйснер этому нисколько не обрадовался. Наоборот, он еще более сосредоточился и стал таким образом пробовать на боль каждую часть тела. И каждый раз граф слегка постанывал. Но вот он добрался до левой ноги. Никакой реакции на покалывание не было. Сколько бы Эйснер ни колол стопу, голень, бедро, даже вызывая легкое кровотечение, Лотринген оставался безмолвным и безжизненным.

К шатру подошли Кассель и Данфельд. Они присоединились к Лихтендорфу и Когельхайму, сидевшим на скамье перед входом. Все молчали и напряженно ждали, сохраняя скорбное выражение лица. Звезды высоко мерцали в черном полотне неба. Лагерь крестоносцев, освещаемый кострами и факелами, затихал, изнуренный почти двенадцатичасовой битвой.

К шатру нерешительно приблизился молодой человек, одежда которого еще хранила следы недавно снятой кольчуги. Лицо его почти скрыли длинные черные волосы, за которыми парень явно давно перестал следить. Плечи у него были узкие, талия тонкая, да и вся фигура производила женственное впечатление. Молодой человек остановился перед скамьей и, разглядев в свете принесенного с собой факела сидящих рыцарей, сделал шаг к Касселю.

– Простите, что мешаю, – сказал парень с легким акцентом, – но я хотел бы поблагодарить вас. Вы сегодня спасли мне жизнь, и я в неоплатном долгу перед вами, господин фон Кассель. Вам странно, что я знаю ваше имя? Но я запомнил герб и отыскал вашу палатку, а там ваши люди направили меня сюда…

– Послушайте, господин… – сурово сказал Кассель, поднимая на незнакомца усталые глаза.

– О, простите великодушно, сеньор Кассель! Я совсем забыл представиться! Владислав Янош.