Пилигрим

Он вообще был волевым человеком, папа Гриши, Соломон. Упрямец, прагматик, со своим пониманием того, что называется жизненным процессом. Мог настоять на своем и делал это. Например, он не пускал Гришу по субботам в школу. Не пускал и все. Сиди дома и читай книги, говорил. Когда же в школе, в четвертом классе, руководители учебного процесса стали этим интересоваться, они взялись пугать мать родительскими правами. «Вы что, товарищи Кафканы, боюсь произнести это слово, сектанты? Если да, так с этим у нас разбираются быстро», – рокочущим голосом говорила матери Гриши завуч школы Александра Васильевна, полная и сильная женщина, одетая в темный пиджак, юбку и белую блузку с воротником. На лацкане пиджака красовался алый значок, а вокруг головы сиял заплетенный венчик каштановых волос. Что говорить, красавица из не забытого до сего дня цветного фильма режиссера Ивана Пырьева. Завуч произносила все на фоне окна в своем кабинете. В окно была видна динамичная статуя ленинградского партийного лидера С.М. Кирова, в сапогах и в распахнутой шинели, на одноименной площади возле конструктивного гранитного здания Кировского райсовета. Кажется, Александра Васильевна была членом районного совета трудящихся, а может быть, и самого обкома[4]. В общем, эта женщина от власти запугала бедную мать до смерти.

Завуч очень нравилась Грише во всех смыслах и тогда, в те годы, и потом, и как сексуальная женщина, и как знающий опытный педагог с огромным опытом. Александра Васильевна снилась Грише молодому через три-четыре года после этого в голом виде и мраморном образе, и вытворяла удивительные вещи и с ним, и сама с собой. Только венчик, заплетенный на голове, трясся и попрыгивал в такт ее большим успехам в этой сфере. «И скажите мне, почему у вашего мальчика подкладка портфеля зашита белыми нитками, видите, так почему, вы не ответили, я все знаю, держу руку на пульсе, имейте в виду», – выкладывала завуч предпоследний козырь. Не будем обозначать ее последний козырь, оставим это на другое время и другим исследователям истории жизни совсем недавнего прошлого.

Испуганная мать поговорила дома с Соломоном на диалекте. Гриша все слышал и понимал. Отец пил чай и на жену не смотрел. «Ты что, Шлейме, с ума сошел? Они отнимут ребенка, не понимаешь? Орала как бешеная, эта начальница. Сам говорил, что с ними не шутят, что шутить с ними нельзя, очень опасно, нет?!» Мать немного преувеличивала, но совсем немного. Уже усатый главный ушел, и новый казался не таким пугающим бандитом, как его предшественник. Но поди знай, с большевиками ничего знать заранее нельзя.

После этого разговора с женой Соломон мрачным голосом сказал, что пусть парень идет в субботу в школу. Гриша пошел в субботу, и ребята его встретили, как после долгой и тяжелой болезни. К нему хорошо относились в классе, несмотря на пятерки из непонятно откуда появившихся у него знаний, скорее, из-за любимого футбола на мокром гравии во дворе и старшего на семь лет брата, человека авторитетного и взрывного. Открыв пенал, Гриша выяснил, что отец отломал перо у его ручки, тогда были такие деревянные ручки со вставными перьями. Отец в школу никогда не ходил за все годы. В общественной жизни не участвовал, многого не знал.

Это была личная борьба Соломона за чистоту и святость субботы, за его жизнь, как он ее, эту жизнь, понимал. Он ее проиграл, в конце концов, но боролся изо всех сил. Заметим, что Гриша тоже проиграл в этом сражении. Все проиграли. А всю эту судьбоносную битву выиграла Александра Васильевна, она была из породы тех людей, которые всегда, везде и всюду выигрывают. Поделом, как говорится.

Уместно спросить, а почему просто не объяснить педагогу, что мы, Кафканы, имеем еврейские корни, как теперь выражаются отдельные многие, соблюдаем традиции и просим нас понять и даже, по возможности, уважать. И сразу после этого вопроса станет понятно, что вы там и тогда не жили, что вы человек из другого мира и из другой судьбы. И, возможно, это и хорошо, и делает вас, как человека, лучше других, а, возможно, и нет. Никто не знает. В любом случае, подчеркну, что Александру Васильевну эту стоило хотя бы просто увидеть и удивиться ее облику, запасу ее слов и внешнему виду. А того, кто не видел ее и не слышал, хотя это и трудно себе представить, такого человека, то того можно уверенно считать человеком с серьезным пробелом в его эстетическом образовании. «Поэтика будет хромать», – как говорил когда-то друг Гриши, похожий на кудрявого фавна, из района Автово в Ленинграде.