Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

Я несусь как заяц, зигзагами поднимаясь на холм. Пули свистят выше и ниже меня, справа и слева. Иваны бегут за мной, останавливаются, стреляют, снова останавливаются, снова стреляют. Только недавно я настолько сильно замерз, что с трудом переставлял ноги, но теперь бегу стремительно, как никогда в жизни. Я никогда не пробегал 400 метров за столь малое время. Кровь хлещет из плеча, в глазах темнеет. Я обогнал моих преследователей на 50–60 метров; пули свистят нескончаемо. У меня в голове единственная мысль: «Потерпел поражение лишь тот, кто признал, что потерпел поражение». Холм, кажется, никогда не кончится. Я продолжаю держать направление на солнце, чтобы иванам труднее было целиться. Но и меня самого слепит солнце, и я могу совершить какую-нибудь ошибку. Только что я уже совершил одну такую. Я наконец добираюсь до гребня, но здесь чувствую, что силы на исходе, и, чтобы расходовать их экономнее, решаю держаться вершины гребня – больше спуска вниз и подъема я не выдержу.

Здесь я с трудом верю своим глазам: с вершины холма ко мне бегут двадцать иванов. По всей видимости, они все видели и теперь намерены догнать раненого и уставшего беглеца. Моя вера в Бога колеблется. Зачем Ему понадобилось поначалу дать мне надежду на освобождение? Я ведь почти выбрался из этой абсолютно безнадежной ситуации, самой трудной в моей жизни. Как Он мог допустить, чтобы я оказался без возможности сопротивляться, лишенный последнего оружия – физической силы? Внезапно во мне снова возрождается стремление к свободе и к жизни. Я бросаюсь вниз с холма. Позади меня в 200–300 метрах бегут те, кто начал преследовать меня первым; новая партия бежит немного сбоку. Один из них остался караулить моих товарищей, что остались стоять, когда я побежал. Ищейки справа пытаются бежать вниз по холму параллельно с преследователями, чтобы перерезать мне дорогу. Впереди – перепаханное поле; спотыкаясь, бегу и какое-то время не смотрю на иванов. Я смертельно устал, от комка под ногами падаю плашмя и лежу неподвижно. Скоро наступит конец. Я могу лишь пробормотать проклятие, у меня нет револьвера, и потому я не могу лишить иванов радости захватить меня живьем. Я бросил взгляд в сторону красных. Они сейчас бежали по тому же полю и потому вынуждены были смотреть себе под ноги. Так они пробежали около 15 метров, прежде чем подняли глаза и стали искать меня глазами. Они дошли бы до меня, если бы не отклонились на 250 метров в сторону. Оглядываясь, они меня не видят. Я лежу неподвижно на тронутой морозом пашне. Обламывая ногти, пытаюсь закопаться. Это трудная задача – земля промерзла и с трудом поддается. Но мне удается выкопать что-то вроде лисьей норы. Из раны сочится кровь. Перевязать ее нечем – я лежу на холодной земле, покрытой ледяной коркой; но меня обдает жаром от мысли, что в любой момент могу быть обнаружен! Снова у меня один шанс из ста. Но разве это основание отказываться от надежды в ситуации, когда только вера может сделать невозможное возможным?

Теперь русские снова идут в моем направлении, постепенно сокращая расстояние. Каждый из них ищет меня самостоятельно; никакой системы у них нет. Некоторые из них вообще глазеют по сторонам с бессмысленным выражением. Они меня не волнуют. Но один направляется прямо ко мне. Это ожидание непереносимо. Всего в двадцати шагах от меня он останавливается, смотрит на меня. Так! Нет сомнения, он смотрит в моем направлении. Он подходит! Чего он ждет? Несколько минут русский колеблется; для меня это время – вечность. Время от времени он поворачивает голову чуть вправо, затем чуть влево; он смотрит куда-то выше меня. На мгновение я обретаю уверенность, что я незаметен, но тут же вижу, что опасность не миновала. Тем временем на гребне появляются силуэты моих первоначальных преследователей. По всей видимости, когда столько ищеек идут по следу, они перестают относиться к своей задаче серьезно.

Внезапно я слышу откуда-то сбоку рокот самолета. Обернувшись, я вижу, как моя эскадрилья «Штук» летит через Днестр с сильным истребительным эскортом и двумя «шторьхами». Это значит, что капитан Фишер поднял тревогу и меня разыскивают, чтобы вызволить из трудного положения. Там, вверху, они не знают, что ищут меня в неверном направлении, что я уже на этой стороне реки, в 10 километрах от места посадки. На этом расстоянии я не могу никак привлечь их внимание; не могу осмелиться даже поднять свой мизинец. Самолеты делают один круг за другим на разных уровнях. Когда они исчезают в восточном направлении, то наверняка думают: «На этот раз достали даже этого». Они улетают домой, и я с тоской гляжу им вслед. Они, по крайней мере, знают, что сегодня вечером будут ночевать под крышей, я же не знаю, буду ли жив через несколько минут. Я лежу едва дыша, ежась от холода, солнце медленно садится. Почему меня еще не нашли?