Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

Я сообщил генералу, что подобное было бы невозможно на Восточном фронте, поскольку расстояния, которые приходится преодолевать над вражеской территорией, чересчур велики и полеты на низкой высоте приводят только к большим потерям из-за сильной противовоздушной обороны противника. Неужели на западе это не так? Это кажется невероятным. Если американцы и преуспели в своих налетах на Германию, так это только потому, что у нас не было достаточной защиты наших аэродромов – по той простой причине, что у нас для этого не было необходимого числа людей и техники. Генерал говорит мне, что сегодня всем подразделениям предписано совершать налеты с малых высот. На востоке мы уже давно руководствуемся не теорией, а практикой и потому действуем совершенно иначе. Никто не предписывает командиру подразделения, как ему действовать, поскольку это его дело – определять, как ему выполнить поставленную задачу. В настоящее время война в воздухе стала уравнением с несколькими неизвестными, так что на теории полагаться больше нельзя; только командир подразделения имеет нужный опыт для принятия решений в критические моменты – и только он способен принять правильное решение. Хорошо, что мы на Востоке поняли это вовремя, в противном случае никто из нас уже бы не летал. Помимо этого, неужели в штабе еще не осознали, что мы беззащитны против столь огромной массы людей и техники?

Для врага на земле лишних пятьсот истребителей ничего не решают. Намного важнее было бы использовать истребители, которые столько времени берегли, чтобы очистить воздушное пространство над нашим фронтом. Это бы избавило нас на какое-то время от кошмара несчетного воздушного превосходства противника, а мы, в свою очередь, смогли бы намного эффективнее помогать нашим товарищам на земле. Тогда перемещения войск и припасов намного облегчатся. Самолеты, уничтожаемые над территорией противника, – невозвратимая потеря, поскольку с этими самолетами пропадают обученные пилоты.

Все эти соображения пронеслись в моей голове. Через несколько часов поступили результаты операции, которые подтвердили мои опасения. Пятьсот вражеских самолетов было уничтожено, но около двухсот двадцати наших самолетов не вернулось с их экипажами с задания. Среди пропавших – командир этого подразделения с большим опытом командования, один из немногих, кто был на войне долгое время. Вечером об операции будет доложено рейхсмаршалу и главнокомандующему как о выдающейся победе. Это умышленный обман или чьи-то личные раздутые амбиции?

Входит адъютант, чтобы сказать мне:

– Только что звонил оберст фон Белоу. Он хотел бы пригласить вас на чашку кофе.

– Но могу ли я не доложить непосредственно рейхсмаршалу?

– Рейхсмаршала здесь еще нет, и к тому же нет причин, по которым вы не могли бы нанести короткий визит фон Белоу.

Я размышляю – следует ли мне переодеться, но решаю этого не делать, поскольку последнюю свежую рубашку мне нужно оставить для встречи с рейхсмаршалом.

Я довольно долго еду через лес, пока не въезжаю в городок из бараков и сельских домиков штаб-квартиры фюрера на Западе. После кофе я рассказываю фон Белоу о последних событиях на русском фронте; через двадцать минут он выходит, но тут же возвращается и коротко просит меня следовать за ним. Ни о чем не подозревая, я иду через ряд комнат, когда он вдруг, открывая дверь, отстраняется в сторону, и я оказываюсь лицом к лицу с фюрером. Все, о чем я думаю в этот момент, – это то, что на мне несвежая рубашка; больше мыслей в моей голове нет. Я узнаю стоящих вокруг него: рейхсмаршал, светящийся довольством, – что необычно для него последнее время, – адмирал Дёниц, фельдмаршал Кейтель, начальник Генерального штаба, генерал-лейтенант Йодль и множество других военных чинов, включая генералов с Восточного фронта. Они все собрались вокруг огромного стола, на котором лежит карта с текущим положением на фронте. Они все смотрят на меня, и это внимание мне неприятно. Фюрер замечает мое замешательство и после некоторой паузы приветствует меня. После этого он протягивает мне руку и хвалит меня за последнюю операцию. Он говорит, что в знак признания успешного ее проведения он награждает меня высшей наградой – золотыми дубовыми листьями с мечами и бриллиантами к Рыцарскому Железному кресту – и присваивает мне звание оберста. Я слышу его слова как бы в тумане, но когда он с выражением произносит: «Теперь вы совершили достаточное количество полетов. Ваша жизнь должна быть сохранена ради германской молодежи и сбережения бесценного опыта» – я на грани обморока. Это значит, что меня отстраняют от полетов. Прощайте, мои товарищи!

– Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение, если мне не разрешат летать с моим полком.

Я все еще сжимаю его руку, фюрер все еще смотрит мне в глаза. Он протягивает мне черную, покрытую бархатом коробку, в которой находится новая награда. Яркое освещение комнаты заставляет бриллианты сверкать. Фюрер очень мрачно смотрит на меня, после чего говорит:

– Ладно, вы можете продолжать летать, – и улыбается.