К несчастию наш великий Государь, худо воспитанный, окружённый людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Лефорта, который от бедности заехал в Москву, и весьма естественно находя Pyccкиe обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а всё Европейское возвышал до небес; вольныя общества Немецкой Слободы, приятныя для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий Монарх, с разгорячённым воображением, увидев Европу, захотел сделать Poccию Голландиeю.
Счасливое сходство нравов, соединяющее великих людей, свободный и благородный вид его, приятность и искусство, с каковым он действовал при помянутом обучении, привлекло к нему сердце юнаго Государя. Сии чувствования почтения возрасли несравненно больше, когда был он представлен Ему, и когда Монарх увидел милаго Ему иностранца, совершенно ещё говорящего по Русски, Он восхитился дарованиями его, и просил обходиться c ним без чинов, просто, и как должно честному человеку, говорить Ему всегда правду, сколь бы ни была она колка; научить Его Голландскому языку, и всему, что он знает… И с сего времени Лефорт имел щастие называться от Государя своим Учителм…
Молву о деятельном участии Лефорта в настроении Петра с отроческих лет ко всему, что его в последствии прославило, распустили позднейшие компиляторы, которые, перепутав события, лица, годы, не поняв отрывистых заметок современных сказаний и, вообразив, что дружба Петра к Лефорту могла быть только следствием привязанности ученика к своему наставнику, разгласили в потомстве о редких достоинствах ума и сердца, отличавших пред всеми знаменитаго Женевца, о его воинской опытности, о его любви к Наукам, о государственной прозорливости и деятельности. Они выставили Лефорта каким-то Ментором, а Петра чуть не Телемаком… По крайней мере, нет никакого положительнаго свидетельства, чтобы Лефорт уже в правление Софии пользовался доверенностию Петра, беседовал с ним в уединённом селе Преображенском о нравах и обычаях других народов, пробуждал в нём любовь к знанию, страсть ко всему иноземному, твердил о грубом невежестве Русских, доказывал необходимость образования для Государя и народа, и своими уроками направил его к той цели, к которой он впоследствии, во всю жизнь свою, стремился так неуклонно и постоянно. Все, что рассказывают позднейшиее историки о начале привязанности Петра к Лефорту, задолго до падения Софии, опровергается актами несомнительными… Здесь мы разбираем только вопрос, какое имел он влияние на первоначальное развитие душевных способностей юнаго Царя, и, кажется, имеем право сказать, вопреки общему мнению, что напрасно одни прославляют, другие винят его за данное им направление Петру: Царь сблизился и подружился с ним не прежде 17-летняго возраста, когда, несомнительно, душа его уже горела жаждою знания, а воображение рисовало фортеции, корабли, битвы на море и на суше.
О любимце царя Лефорте тайный венецианский агент передавал своему правительству некоторые подробности: «Он стал фаворитом царя с тех пор, как спас его при падении из кареты; он ввёл в Московии некоторые новшества в дамском туалете, а именно ввёл употребление фонтанжей – особого рода головного убора».