Пир во время чумы: повести

Балясин достал из стола книгу регистрации отдыхающих и стал перелистывать. Он пытался вспомнить фамилию слепого из седьмого номера, но с момента исчезновения денег старый администратор ни на чем не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя изолированным от окружающих, словно его сунули в грязную банку из темного стекла и толстые стенки плохо пропускали звук и свет, берегли его покой и одиночество.

— Что вы копаетесь, Владимир Иванович! — нетерпеливо сказал лейтенант. — Две минуты назад вы называли его фамилию. Фирсов, кажется.

— Да, да, — пробормотал Балясин и негнущимися пальцами перевернул сразу несколько страниц.

С потерей денег Балясин смирился сразу. Не было всю жизнь, видно, и не суждено. Видно, в долгу он, Балясин, у бога, и доля ему другая отрезана. Он поправил шарф, закрыл книгу и стал слепо смотреть в окно.

— Владимир Иванович, — возмутился лейтенант, — между прочим, я ваши деньги ищу, а не свои. Вы не сказали, что у вас пропал жилец, — он взял книгу и стал быстро листать, — теперь не можете найти его в книге.

К ним подошел Зотов, повесил на доску ключ от номера и, вежливо кивнув лейтенанту, обратился к Балясину:

— Добрый день, Владимир Иванович! Как ваше здоровье?

Балясин поежился и отвернулся. — Несчастье у человека, — сказал лейтенант. — У вас здесь слепой жил, его фамилия Фирсов?

— Фамилии не знаю, — ответил Зотов и показал в коридор, — он живет в седьмом номере, первый этаж.

Лейтенант взял с доски ключ от седьмого номера, сунул книгу под мышку и деловито сказал:

— Возьмите себя в руки, Владимир Иванович. Пригласите горничную, идем осмотрим номер.

Осмотрев комнату, лейтенант сел в кресле у балкона, взглянул на молчаливо сидевших Балясина и горничную и постарался сопоставить факты.

Под подушкой жильца лежало расписание движения пригородных поездов Московско-Савеловской железной дороги. В уборной горел свет. Во вчерашней газете «Правда», которая лежала на тумбочке, чернилами были обведены две буквы. Вывод можно сделать один: Фирсов не был слепым.

Лейтенант открыл книгу, которую все еще держал в руках, нашел нужную страницу и прочитал:

— Фирсов Николай Николаевич, преподаватель философии МГУ.

— Очень приятный мужчина. Тихий, — сказала горничная и, поджав губы, вызывающе посмотрела на лейтенанта. Осмотр комнаты ее жильца она расценивала как милицейское самоуправство.

— Будешь тихим, коли слепой, — миролюбиво ответил лейтенант. Он положил справочник под подушку, газету на тумбочку, запер номер и сунул ключ в карман.

— В номер не входить и никого не впускать.

Балясин ничего не ответил и, шаркая, пошел в свою комнату, горничная, возмущенно пробормотав: «Подумаешь!» — побежала в подсобные помещения.

Виктор Балясин зашел в кафе, заказал сациви, сто пятьдесят коньяку, минеральную воду и лимон. Два с половиной года назад он сидел за этим же столом с любимой девушкой, они только что подали заявление в загс, убитые своей смелостью, молчали и испуганно поглядывали друг на друга. Когда они уже собрались уходить, произошла история, из-за которой Виктор потерял невесту и два с половиной года и приобрел только судимость.

Началось все с того, что в кафе пришел бывший приятель Виктора — Славка Кулик, который с давних времен был должен ему двадцать пять рублей. Виктор уже забыл про этот долг, но тогда вспомнил, так как им с Валентиной деньги были нужны позарез. Виктор молча следил за Куликом, который, вихляясь, прошелся между столиками, поздоровался с официанткой и, не заметив Виктора, уселся за соседний стол. Виктор знал — спрашивать у Кулика деньги совершенно бессмысленно: даже если деньги у него есть, все равно не отдаст. Пока Виктор обдумывал, что бы ему предпринять, Кулик снял пиджак и повесил на спинку стула. В это время его окликнули, и он пошел через зал к какой-то развеселой компании. Виктор повернулся и запустил руку в карман оставленного Куликом пиджака. Валентина тихо охнула. Виктор приложил палец к губам и вытащил из пиджака пачку денег. Он хотел взять четвертак и положить остальные обратно, но молоденькая официантка схватила его за руку и истерически закричала. Через пятнадцать минут он уже сидел в милиции.

Кулик долг отрицал. На следствии и в суде Виктору не поверили. Дальше все было серо и буднично. От Валентины он не получил ни одного письма, а от отца и не ждал.

Виктор оглядел кафе, равнодушно проводил взглядом розовощекую официантку, которая в тот памятный день схватила его за руку, а потом испуганно давала показания на следствии и в суде, и выпил первую рюмку. За последний год ему десятки раз снилось, как он будет сидеть за этим столиком. Он сидит и пьет коньяк, спокойный, будто ничего и не было, ни счастливой Валентины с испуганными, восторженными глазами, ни близорукого усталого судьи. Не было вечно простуженного, охрипшего конвоира, нар у окна с прокисшим от пота одеялом и твердой, плоской подушкой. Вообще ничего не было, два года корова языком слизнула.