Пираты Венеры

Капитан, больше прежнего раздуваясь в области зоба, так изволновался, что даже хохол прилизал обувным кремом, должно быть, или рыбьим жиром, чтобы не выдавало перо, как он переживает, какие у него сильные эмоции. Бронежилет застегнут до самого горла, в крючках умелых рук — тетрадка, тростниковое перо: работаем по вепайянам. Капитан осматривал собрание своими круглыми янтарными глазками, этими гвоздиками, словно тук да тук в каждом делал, перфорировал, мозг выбивал. Решив самостоятельно провести расследование, он перебрал, конечно. Переоценил свои возможности. Понятно, что в ярости: всяк бы слюной изошел, когда все прет поперек плана, схема рушится. Но не так же убиваться, черт побери, из-за какого-то Энуса?

Капитан допросил нас одного за другим. Когда подошла моя очередь, я сказал, что ничего не видел, так как спал вдали от того места, где нашли тело Энуса. Это была чистая правда. Но моей правды капитану, трясшему зобом, показалось, видимо, мало. Пришлось мне довесить… Не мог я смотреть, как человек мучается от недостатка информации, как связи устанавливает, не имея даже малейшего исходного факта, к которому было бы можно прицепиться.

— Ты хорошо знал умершего? — спросил он, пытая меня своими гвоздиками.

— С детства, — заверил его я. — Буквально на одном горшке сидели.

— Ва-вва… — он недоверчиво покосился на меня, не стал почему-то делать стенограмму допроса, что-то ему во мне по-прежнему не нравилось. — Пишу «не больше, чем других пленников». Пишу, сказал, не больше, чем.

— Пиши, — милостиво позволил я. — Хотя позволю себе заметить в отношении пленников, что с некоторыми из них я достаточно хорошо знаком.

— С Энусом ты хоть общался когда-нибудь?

— Еще как общался. Разумеется, с кем же мне тут еще общаться? Ну ты, командир, даешь. Везде, где ни сидишь, ищешь себе друзей по развитию. Я тоже был в юности сдвинут на революционной почве. Тоже бредни нес с утра и до ночи, по революции ударялся. Энус интересный был парень. Всюду шпионов искал… думаю, хотел выслужиться перед начальством. Ему мерещились заговоры, манифестации, права какого-то человека. Да, он всегда перед сном говорил со мной.

— О чем? — спросил капитан.

— В основном о том, как он недоволен тористами и лично товарищем Тором. Раньше лучше питался. Теперь только рыба и хлеб. И за вином, говорит, приходится к капитану ходить.

— Ну, каков мерзавец, ва-вва, — загулил капитан, замазывая свои перья на темени. — Рыба и хлеб ему не нравятся! В наше время… я, к примеру, когда рос, за такую рыбу и хлеб по двенадцать часов в порту работал! А уж вино… Откуда у меня лишнее вино? Ты знал, что Энус сам был тористом? — воскликнул капитан, ощупывая бронежилет.

— Шутишь! Чтобы Энус… пошел в тористы? Никогда не поверю. Какой из него торист, те — спокойные. А этот же — не человек был, а муссонный дождь в лесу Индостана! — рявкнул я и, увидев, что курица ни черта не понял, пояснил: — Говорю, он в чаду каком-то горячечном жил. Всех пугал. Выскочит на тебя из-за угла и как гаркнет: «Где шпионы? Когда плывем?» Два его любимых вопроса было. Куда-то все плыть собирался. На этом корабле. Но отдельно от нас. И все мечтал по шпионам работать. Служить по этому делу собирался. Донесения куда-то строчил, что вина много у начальства, питание полноценное, не рыба да хлеб… Нет, он не мог быть тористом.

— Плыть, значит, собирался? — переспросил капитан, застрочив в своей тетрадке, как пулемет. Чуть даже палочку не разломал от усилий. — У него был план?

— У него был отличный план. Но для тех, кому жить надоело. Лучше есть рыбу да хлеб, чем самому кормить рыб в том хлебном месте, где много воды… А он к этому призывал. Всех подбивал захватить корабль и убить офицеров. Я себе палубу драю, стараюсь заслужить уважение членов команды, продемонстрировать трудолюбие и высокий жизненный потенциал, а этот псих наскакивает на меня со всех сторон со своим захватом корабля, драить мешает. Думаю, он предлагал это и другим! — выкрикнул я.

Как бы в порыве гражданской ярости погибал человек. Так громко погибал, чтобы всем было слышно. Схемка простая, как рыба да хлеб. И дальнейшее показало, что сработала — другие опрашиваемые, как один человек, утверждали то же самое, на основании чего офицеры подумали, будто рассказы Энуса — плод измышлений, а сам он — жертва больного ума. Он так мечтал заработать благодарность от начальства, что средств не выбирал…

— Смог ли он убедить кого-то из заключенных присоединиться к нему? — невинно спросил капитан. Ну любознательный такой, диву даешься, дел других, что ли, мало?

— К чему присоединяться? Он был псих, командир. И убогий. К психу присоединишься — каюк тебе. Я думаю, нет, — еще раз демонстративно подумав, изрек я, с удовлетворением заметил — строчит курица, пыхтит и рокочет, записывая мои откровения. — Повторяю, все только смеялись над ним.

— Как ты считаешь, кто мог его убить? Подумай хорошо, Карсон из рода Нейпир. От ответа может зависеть исход этого дела. Кто мог бы?