Пираты Венеры

— Да я первым мог бы! — выпалил я, кося под правдивого идиота. — Он так громко бредил всегда, спать мешал. Я мог бы, пиши. Но — теоретически. Потому что практически осуществить просто не сумел бы. Мы же спали в разных концах трюма. Мне бы понадобилось в темноте через сто человек перешагивать. А я не больной, по головам-то ходить. Нет, ищи кого в ближних рядах. Мы же спим, командир, видишь как — бок к боку. Какое тут путешествовать к нему на полмили и без азимута, ноги ломать… И из-за кого? Из-за совсем больного человека? Он же еще попивал, говорю тебе, — зашептал я, уставясь в левый желтый гвоздик с чернильным пятнышком зрачка, вострым, как у сойки. — И ребят подбивал выпить с ним, за жизнь поговорить. Наверное, или сам себя удушил по пьяни, а такое бывает приснится кошмар, что ты революционер, — и шарахнешь по себе тем, что под рукой найдешь… или сам, или какой-нибудь патриот, возмущенный его предательством, мог. А что, очень жизненная версия. Если говоришь, что Энус — торист. И подбивает своих же, тористов, по морю раскидать и корабль захватить, — орал я, злодействовал, давая окружавшему меня трудовому народу отличную канву для сочинения мифов. — Уснул, может, какой патриот этого дела по соседству, а там, глядишь, под шумок… Ты ж небось, командир, знаешь, кто у тебя еще тут фанат-поклонник великого Тора, всех и отсканируй. Да, жаль парня. Хороший был человек. Жаль только, что сдвинутый. Все в капитаны хотел выдвинуться, вместо тебя хотел, в Тору обращался. Не обидишься, если буду правдив? Энус курицей тебя называл, стыдно сказать, — солгал я с невинным видом. — Говорил, не капитан у нас, братцы, а курица на вертеле! Засранец в перьях!

— Ва-вва! — рыкнул птица-капитан, так расстроился. Его, красавца в бронежилетке, человека на государственной должности, — курицей! На вертеле! За… засра… Фу ты, мерзость.

Когда капитан, отойдя от треволнений, допрашивал остальных, я с радостью слышал повторение моих историй о том, как коварный Энус агитировал всех против Тора и какой-то «клювастой курицы» — никто, разумеется, даже не знал, о ком он толкует, совсем нездоров же! — как требовал захватить корабль и поставить его капитаном. Однако, — на чем настаивали все, — его злокозни были с негодованием отвергнуты каждым из них.

К концу расследования капитан оказался еще дальше от истины, чем был в начале. Думаю, что в конце концов он убедился, будто в доносах Энуса не было ни капли правды. Во всяком случае, охрану из трюма сняли.

Во время обысков я беспокоился только об одном — как бы у Кирона не нашли ключа от оружейного склада, но этого не произошло. Потом он поведал мне, где его спрятал на случай обыска. Мы здорово смеялись. Уж туда бы искать никто из офицеров не полез — все знали, кто такой Кирон Красавчик, как любит, когда его лапают в области этого места, и как будет выглядеть потом физиономия того, кто повторит подвиг некогда убитого офицера, отстрелявшегося…

Сутки на Амторе бесконечные.

По-земному — пять тысяч восемьсот тридцать два часа. Будильник заводить очумеешь. Да и солнца никогда не видно. Порции какого-то нутряного света просачиваются наружу произвольно, когда через двадцать часов, когда через тридцать — не угадать. Вообще, получается, отсчитывать сутки смысла нет, зачем? Тем паче непра-правильные. Зачем, если рассвет все равно не встретишь, а под деревьями всякую минуту тебе будет, как ночью, темно. Хочешь ночь — иди в лес, спи.

Но наука — всегда наука. Несолидно же как-то приличным людям не иметь стабильности, пусть даже в этом. Только не двести же сорок три дня и ночи за сутки считать? Сопротивляться надобно, строить схему суток.

Поэтому, для того, чтобы не отсчитывать этот маленький год, величину исторически делят на кусочки. Каждый кусочек, никак не связанный тематически ни с темнотою, ни со светом, длится у них произвольно выбранное время — почему-то как раз 26 часов, 56 минут и 4 секунды по земному времени.

Почему они так насчитали, сказать не берусь. Но после тысячи градусов и их единицы плоских углов, равной одной тысячной прямого угла, удивительного мало. Градус у них, он же «час», делится не на шестьдесят минут, а на 80,895. Очень прогрессивно с точки зрения увеличения белого дня. Особенно когда его нет, потому что и ночь, и день одинаково желто-серы. Одна тысячная их окружности, амторианский градус, разделен зачем-то еще на двадцать равных частей. Видимо, чтобы человек без дела не сидел, все считал, когда у него что по перспективному плану на сутки.

Время на борту корабля отмечал горнист, и для каждого часа была придумана своя мелодия. Хорошо, что его отмечали, помогая человеку в этом вопросе, закрывая факт разночтений, который мог довести рабиков до неподчинения, а дружных офицеров — до ссор. Потому что нехорошо, если у офицера разгар трудовых будней, а раб говорит, что у него ночь в разгаре, ему спать пора.