Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

– Почти. – Фаустина безмятежно пожимает плечами. – Я несколько лет изучала жития святых. Не тех, резные статуи которых можно найти в храмах больших городов. Это скорее жизнеописания монахинь, которые в желании доказать свою исступленную веру заходили… слишком далеко.

Тут мне становится по-настоящему любопытно:

– Например?..

– К примеру, одна из них занималась врачеванием больных с гнойными струпьями на ногах. Она отрывала те струпья и ела их, чтобы доказать, что Христос сохранит ее от болезни.

– Что?!

– Именно так. Какое‑то время она действительно оставалась невредимой, но после все равно заболела и умерла. Другая монахиня год питалась одними пауками, по собственному желанию запершись в каменном мешке для непрестанных молитв. Еще одна мыла монастырские нужники языком.

– Боже, прекрати… Меня сейчас вывернет…

Фаустина смеется:

– Можешь поверить, это все правда. И меня тоже чуть не стошнило. Но только не от описания гнойников и всего такого.

Запрокидываю голову и усиленно дышу носом, чтобы отогнать подскочившую к горлу желчь. О да, только таких историй мне и не хватало для полного счастья!

– А от чего? – интересуюсь сквозь навернувшиеся слезы. – Только не говори, что от еще более мерзких вещей!

Фаустина лукаво склоняет голову набок:

– Меня тошнило от того, что этими глупостями восхищались. Другие люди считали это нормальным проявлением любви к Нему. Они считали это нормой, понимаешь?

И тут я понимаю, что моя монашка имела в виду.

– А ты умна, я погляжу, – хмыкаю я. – Кроме одного: зачем ты рвешься в веселенькую компанию любителей пауков?

Раздается зычный голос старшей медсестры, призывающий больных вернуться по палатам – время прогулки окончено. Фаустина подмигивает мне и, подхватив под локоть, ведет к больничному крыльцу.

– Ну а я не совсем вписываюсь в общество любителей напиться вина и обжиматься с кем попало под гадкие визги трубы. Я ненормальная и вижу то, чего никто не видит. Просто я решила быть там, где как можно больше людей, похожих на меня.

– А если они?..

– Если люди ошибаются, это еще не повод презирать их. Бог любит всех, а значит, я тоже.

Медсестры на крыльце методично перетряхивают пальто пациенток, особое внимание уделяя воротникам и карманам, чтобы женщины не протащили в отделение камешки или другой сор, которым смогут навредить себе или другим.

Мне нечего скрывать от персонала. Разве что кроме одной крохотной, но опасной новой мыслишки.

* * *

Женское крыло будит меня посреди ночи абсолютной тишиной. Я открываю глаза на судорожном вздохе. Что‑то не так.

По палате разлит привычный синий сумрак, но к нему примешивается что‑то еще, что‑то, чего здесь быть не должно.

Осторожно сажусь в скрипучей кровати, но она все равно отзывается на каждое движение. Чертыхаюсь и оглядываюсь на кровать Фаустины. Та спит крепко. Есть ведь выражение «сон праведника». Видимо, оно как раз про такие случаи – Фаустина каждую ночь спит как убитая. Тем она мне и нравится, помимо других весомых достоинств. Но пока я перевожу взгляд со своих опутанных простыней ног на безмятежный холмик на кровати соседки и обратно, я замечаю главную неправильность.

Дверь нашей палаты приоткрыта. Не распахнута настежь, как бывает во время обхода, а являет узкую вертикальную полоску света, отраженного от стен больничного коридора. Что же это?

Спускаю с матраса ноги и не глядя засовываю их в войлочные тапочки. Женское крыло по-прежнему безмолвствует. Раздайся извне хоть один звук, будь то всхлип или истошный вопль, я бы вздохнула с облегчением и легла досыпать. Но полнейшая тишина вкупе с приоткрытой дверью приводят меня в волнение.

Наверное, стоило бы разбудить Фаустину, чтобы она… что? Посмеялась над моей подозрительностью?

Накидываю на плечи застиранный до дыр серый халат без пояса, на цыпочках подбираюсь к двери и одним глазком выглядываю наружу.

На сестринском посту в середине коридора никого нет. Свет настольной лампы глуповато подмигивает, освещая хаос записей и бумажных стаканчиков, предназначенных для каждодневных доз успокоительных. Свет – тень, свет – тень. Так должно быть? Не уверена, ведь я никогда не бывала ночью в коридоре.

Лучше всего сейчас вернуться в кровать и сделать вид, будто ничего не было, но тут мое тело принимает самое предательское решение из всех – мне хочется в уборную.

Соблазн велик – всего с дюжину широких шагов по диагонали, и я у цели. Целых две минуты я проведу наедине с собой и даже не воспользуюсь судном, что стоит под кроватью и простоит там до утра. Я ведь не какая‑то отчаявшаяся, которая использует любой шанс, чтобы сбежать или свести счеты с жизнью. Нет, мне бы только отдать дань природе без лишних глаз – будь они женские или, что еще хуже, мужские. Вслушиваюсь в тишину с удвоенным старанием. Со стороны уборной ничего не слышно – не скрипит дверца кабинки, не льется вода. Значит, дежурная медсестра не там. Колени непроизвольно сжимаются.

К черту! Чем дольше я выжидаю, тем меньше мои шансы на успех. Хуже не будет.

В несколько скачков пересекаю коридор и оказываюсь в клозете. Никого. Какое счастье!