Пирс

— Право — право, Трифон Михайлович, говорить мне как-то не ловко. Он ведь шпион! — без паузы продолжил купец. — Говорят, что он вернулся из шпионского лагеря. Этих… заграничных, — увидев, как меняется лицо старика, Тарас стал все расходиться и расходиться в своих фантазиях, путая нации, даты, показания, — да, да, там еще турки были. Он с ними, заговор. Так что, говорят, что он против России хочет, ну как его. Хочет, чтобы все разведать. И вещи всем говорит странные, нашептывает всем идеи сомнительные. Об измене родине говорил что-то, — Тарас старался как мог, и, если бы Трифон не был так сильно пьян, он бы заметил всю эту путаницу в словах гостя и, конечно же, не мог бы не заметить, как гость переживал. Но вместо этого старик находил каждому слову гостя подтверждение. Он вспомнил разговор с Иваном, его дикое нежелание защищать родину, его странные мировоззрения, и как до последнего Иван хотел убежать. Состояние старика было неутешительным, он глядел на гостя внимательно, кивал. Тарас ловил реакции старика и разгонялся в своей фантазии все больше и больше. И вот из Ивана, который и мухи обидеть не мог, при свете тлеющей свечки, он превратился в страшного врага всего народа российского. Он и дезертир, и убийца, и заговорщик. Тарас остановился, когда понял, что уже перешел всякие границы, а пьяный старик настолько зол, что из его глаз летели искры.

— Не души, сынку, — прорычал каким-то диким шепотом Трифон, — ступай. А мне и так все уже ясно.

Купец потер красный от выпивки нос:

— Да, пойду, пожалуй.

Когда он вышел из дома старика, в нос ему ударил свежий вечерний воздух. Он вздохнул полной грудью.

«Ай да Тарас! Ай да молодец, надо же такую сцену устроить! Конечно. Как теперь уж проклятому Ивану по чужим женам ходить. На мое богатство позарился, а, щенок». — Купец был невыносимо доволен с собой, его распирала гордость за то, какой он, за то, что сдаваться он не намерен и что перед любым препятствием он не растеряется, а всем своим врагам отомстит по счету. Подумав о мести, он еще больше расправил плечи. Довольный, он отправился своей грузной походкой к дому, где взаперти ждала его Сонька. Единственно, что немного омрачало его праздник — так это Никола, радость, какая бы низкая она ни была, не полна, если не можешь разделить ее со своим другом. Он сплюнул и вошел в комнату. Сонька вздрогнула от неожиданного появления своего мужа.

Тем временем, оставшись один, старик не знал, что и делать. Он завыл, схватившись за голову. Страшные мысли и видения мучили его. То ему казалось, что Иван шашку заносит на царя и падает окровавленная корона, то виделось, что Иван и на него, на отца своего, поднимает руку и все заговоры и козни строит против родины.

Сколько Трифон похоронил своих товарищей на поле боя. Товарищей, которые оставили семьи свои, чтобы отдать жизнь за великую империю. Сердце старика надломилось, не мог он, бедный, выдержать всего того, что происходило в нем. Он твердо решил идти к сыну на разговор. Пошатываясь, он вывалился из дома. Темное небо рухнуло на его уставшие от жизни плечи. До сарая, где был заперт Иван, было несколько метров, но Трифону казалось, что он шел очень долго. Шел, как на казнь. Каждый его шаг давался ему с неимоверной тяжестью.

— Что ж ты, гад, режешь меня без ножа, — шипел он переставляя обессиленные ноги.

В углу, на сене сидел Иван. Свет от звезд и луны падал сквозь щели сбитых досок.

— Отец! — обрадовался паренек.

— Я говорил тебе, щенок, — не смей называть меня отцом, ты предал Родину! Скотина! — и тут неожиданно для Ивана отец заплакал.

На фоне открытой двери обессиленная фигура старика издавала тихие рыдания. Иван был в ужасе, он никогда не видел слез отца, он никогда не мог подумать, что отец на это способен. Хотя перед ним был уже не тот атаман. Он видел лишь силуэт убитого горем старика.

— Да что ты, отец, — поднялся юноша, — что ты, отец, — он и не знал, что сказать, — это все пустяки.

На этих словах лицо Трифона переменилось:

— Пустяки? — проревел он, как раненый зверь. Иван отшатнулся назад. — Пустяки! — сам себе эхом отозвался старик.

— Я не предавал Родину, отец, я убил человека там, понимаешь? Я защитил родину, я был в самом тылу, мне бумагу дали, — запинаясь, в страхе говорил Иван.

— Где бумага? Где?

— Я не помню, — после паузы заговорил Иван, — но я, правда, убил человека на войне, — продолжал говорить парень, находя успокоение в том, что хоть кому-то он может донести то, что его так долго мучило.

— Кого убил?

— Турка! Я так жалею, что совершил это!

— Жалеешь, что врага убил, а не отца родного?

— Не говори так! Я никого не хотел убивать.

— В этом и все дело! Снюхался со своим барином, — злился Трифон. — Война, говорит, не нужна. А может, ты вовсе не мой сын!

Иван вытаращил глаза на отца и не зная, что сказать, только безвольно открывал рот.