Писатели США о литературе. Том 2

— Абсолютно уверен.

— Такая уверенность, должно быть, очень приятна.

— Да, это очень приятно—сказал я.—Это единственное, что приятно в писательской работе без всяких оговорок.

— Беседа принимает весьма серьезный оборот,— сказала моя жена.

— Это очень серьезная тема.

— Вот видите, есть же такие вещи, к которым он относится серьезно,— сказал Кандисский.—Я знал, что для него существуют и другие серьезные проблемы, помимо куду.

— Почему сейчас все стараются обойти этот вопрос, отрицают его важность, доказывают, что здесь ничего не добьешься? Только потому, что это очень трудно. Для того чтобы это стало осуществимо, требуется, наличие слишком многих факторов.

— О чем это вы?

— О том, как можно писать. О том уровне прозы, который достижим, если относиться к делу серьезно и не знать неудач. Ведь есть четвертое и пятое измерения, а ими можно овладеть.

— Вы верите в это?

— Я это знаю.

— А если писатель сладит с такой задачей, тогда что?

— Тогда все остальное уже будет неважно. Это самое значительное из всего, что писатель способен сделать. Может быть, он потерпит неудачу, это весьма вероятно. Однако некоторые шансы на успех у него есть.

— По-моему, то, о чем вы говорите, называется поэзией.

— Нет. Это гораздо труднее, чем поэзия. Это проза, еще никем и никогда не написанная. Но написать ее можно, и без всяких фокусов, без всякого шарлатанства. Без всего того, что портится от времени.

— Почему же она до сих пор не написана?

— Потому, что для этого требуется наличие слишком многих факторов. Во-первых,.нужен талант, большой талант. Такой, как у Киплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом надо иметь ясное представление о том, что из всего этого получится, и надо иметь совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже,—для того чтобы уберечься от подделки. Потом от писателя требуется ум и бескорыстие и самое главное—долголетие. Попробуйте соединить все это в одном лице и заставьте это лицо преодолеть все те влияния, которые тяготеют над писателем. Самое трудное для него — ведь время бежит быстро—прожить долгую жизнь и довести работу До конца. Но мне бы хотелось, чтобы у нас был такой писатель и чтобы мы могли прочесть его книги...

1935 г.

ПИСАТЕЛЬ И ВОЙНА

(Речь на II Конгрессе американских писателей)

Задача писателя неизменна. Сам он меняется, но задача его остается та же. Она всегда в том,. чтобы писать правдиво и, поняв, в чем правда, выразить ее так, чтобы она вошла в сознание читателя частью его собственного опыта.

Нет ничего труднее этого, и трудностью задачи можно объяснить, почему награда, все равно, приходит ли она скоро или заставляет себя ждать, обычно очень велика. Если награда приходит скоро, это часто губит писателя. Если она заставляет себя ждать слишком долго, это очень часто озлобляет его. Иногда награда приходит лишь после смерти, и тогда ему уже все равно. Но именно потому, что писать правдивые, долговечные произведения так трудно, по-настоящему хороший писатель рано или поздно будет признан. Только романтики воображают, что на свете есть «неизвестные мастера».

Настоящий хороший писатель .будет признан почти при всякой из существующих форм правления, которая для него терпима. Есть только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта—фашизм. Потому что фашизм—это ложь, изрекаемая бандитами. Писатель, который не хочет лгать, не может жить и работать при фашизме.

Фашизм—ложь, и потому он обречен на литературное бесплодие. И когда он уйдет в прошлое, у него не будет истории, кроме кровавой истории убийств, которая и сейчас всем известна и которую кое-кто из нас за последние несколько месяцев видел своими глазами.

Писатель, если он знает, из-за чего и как ведется война, привыкает к ней. Это—важное открытие. Просто поражаешься при мысли, что ты действительно привык к ней. Когда каждый день бываешь на фронте и видишь, позиционную войну, маневренную войну, атаки и контратаки, вЬе эго имеет смысл, сколько бы людей мы ни теряли убитыми и ранеными, если знаешь, за что борются люди, и знаешь, что они борются разумно. Когда люди борются за освобождение своей родины От’иностранных, захватчиков и когда эти люди—твой друзья, и новые друзья и давнишние, и ты знаешь, как на них напали и как они боролись, вначале почти без оружия, то, глядя на их жизнь, и борьбу, и смерть, начинаешь понимать, что есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже.

В Мадриде мы, военные корреспонденты, в прошлом месяце девятнадцать дней были свидетелями убийства. Совершала его

германская артиллерия, и это было отлично организованное убийство.

Я сказал, что к войне привыкаешь. Если по-настоящему интересуешься военной наукой—а это великая наука—и вопросом о том, как ведут себя люди в моменты опасности, этим можно так увлечься, что одна мысль о собственной судьбе покажется гадким себялюбием.

Но к убийству привыкнуть нельзя. А мы в Мадриде девятнадцать дней подряд наблюдали массовое убийство.