Писатели США о литературе. Том 2

Если негритянскому писателю случается выехать в лекционное турне, он испытывает все затруднения, которые терпит в этой стране всякий «цветной» путешественник, в особенности на Юге,—вагоны Джим Кроу* и изолированные залы ожидания. Если негритянский писатель-лектор едет на своей машине, он не найдет места ни в одном кемпинге, и в очень немногих ресторанах ему подадут обед. Его не пустят в гостиницу. На этой неделе газеты сообщали, что отель «Линкольн» в Спрингфилде отказался предоставить комнату Мариан Андерсон, приехавшей на премьеру «Молодой мистер Линкольн», где она поет.

Десять дней назад мой друг, довольно известный негритянский писатель, третья книга которого только что вышла из печати, был приглашен на беседу о его творчестве в помещение большого женского клуба. Когда писатель прибыл на место в назначенный час, он не мог попасть в помещение^ так как швейцар отказался пропустить его. Он был вынужден пойти в ближайшую аптеку, позвонить по телефону пригласившим его дамам и сообщить, что он лишен возможности попасть в помещение.

Когда такие вещи описываются в книге или рассказе, они неэкзотичны, неприятны. В них нет забавного южного юмора, и они плохо расходятся. Один из старых и наиболее культурных

г , ских журналов. отклонив как-то мой рассказ (на что он я чел полное прян;' по соображениям литературного порядка), прислал мне вместе с мим маленькое письмо. Редактор писал: <Мы полагаем, что наши читатели все еще ищут в чтении прежде всего удовольствия».

Итак, подытоживаю: рынок негритянских писателей очень ограничен. Работы в качестве профессионального писателя, сотрудника редакции, рецензента издательства и так далее почти нет. Всюду в Америке негры лишены возможности прилично путешествовать, лишены доступа в отели и рестораны, вежливого обращения со стороны швейцаров, лифтеров, служащих публичных помещений.

Таковы некоторые из наших проблем. Что можете вы, писатели, сделать, чтобы помочь нам? Что можете сделать вы, наши читатели, чтобы разрешить их? Мои проблемы — ваши проблемы. Нет, я не прав. Это касается не меня и не вас. Это касается нас. Все мы американцы. Мы хотим воплотить Американскую мечту, создать лучшую и более демократическую Америку. Я не могу сделать это без вас. Вы не можете сделать это, забыв обо мне. Можем ли мы в таком случае маршировать вместе?

Но, может быть, слово маршировать — неподходящее слово, напоминающее солдат и армию? Не можем ли мы соединить наши усилия и вместе думать, а не только мечтать о будущей Америке? И потом создать ее нашими руками? Создать землю, на которой даже негритянский писатель сможет прожить, если он хороший писатель. И на которой, будучи негром, он не будет американцем второго сорта?

Мы не желаем никаких второсортных американцев. Мы не желаем слабой и несовершенной демократии. Мы не желаем нищеты, голода, предрассудков, страха, мы не желаем, чтобы от них страдала какая-либо часть нашего населения. Мы желаем, чтобы Америка действительно была Америкой для каждого! Давайте же сделаем ее такой!

1939 г.

КАРЛ СЭНДБЕРГ

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ СТИХОВ 1943 ГОДА

Эти три поэтические книги, опубликованные в 1920—1928 годах, сейчас выходят под одной обложкой. Первая, «Дым и сталь»,— художественное воплощение и воспевание индустриальной Америки и некоторых людей, ее представляющих; книга была написана в канун первой мировой войны, и в ней чувствуется та душевная тяжесть и смута, что были присущи атмосфере 1918— 1920 годов. Вторая книга, «Глыбы пустынного Запада»,— посвящение аризонскому Грэнд-Кэньон, который, несмотря на свой тысячелетний возраст, с виду почти все тот же, и еще Городу Ветров (Чикаго), разговорная речь которого, крылатые слова, архитектура и виды транспорта меняются с каждым поколением. Третья книга, «Доброе утро, Америка!», имеет очень широкие по охвату задачи. Написанная в годы наивысшего процветания, опубликованная в 1928 году и уже с первого взгляда демонстрирующая тенденции своего времени, она лишь в малой степени передает облик Америки, всего через несколько лет погрузившейся в мрачнейшую экономическую депрессию. Книга эта—еще не современница ужасающих трагедий, разразившихся в Китае, Испании и Чехословакии, и нет в ней еще роковых драматических отголосков второй мировой войны, хотя уже звучит пророчество роли Америки, уготованной ей в этом всемирном конфликте.

Лучше всего человек пишет о том, что его в наибольшей степени волнует, но лишь только написанное им превращается в книгу, он теряет власть над написанным. Время и человечество теперь распоряжаются ею по собственному разумению. Порой ее читают и расхваливают, порой клянут, отвергают и забывают—и вот уж написанное чахнет, хотя, может быть, еще и возродится. И то, что возрождается в нем впоследствии, зачастую не было замечено, когда произведение только появилось на свет. Вот как бывает. Так бывает в литературе и в других видах искусства.