Писатели США о литературе. Том 2

И вопрос, который я хочу сейчас вам предложить, вопрос, над которым должны задуматься все мы, кто не мыслит жизни без книги—писатели и книготорговцы, издатели и библиотекари, ученые и общественные деятели,— вопрос этот заключается в следующем: умеем ли мы, так горячо протестующие против фашистского надругательства над книгой, умеем ли мы, способные так хорошо говорить о книгах, и работать над ними, и изучать их, умеем ли мы ценить силу книги так, как ценит ее фашистская чернь, швыряющая книги в огонь? Сознаем ли мы—пишущие книги и распространяющие их, составляющие их описи—полностью и до конца значение книги, сознаем ли мы его не только на словах, но всем своим существом, сознаем ли в той же мере, что и те, кто боится книг настолько, что сжигает их?

Это не риторический вопрос. Это вопрос, который я задаю всерьез. Задаю со всей серьезностью, на которую способен. Мне кажется, я знаю и ответ на него. Думаю, и вы его знаете. Но согласитесь, что адвокат дьявола может, если ему заблагорассудится, подсказать нам и не слишком для нас лестный полуответ.

Сведущий адвокат дьявола мог бы попросить нас на время отвлечься от примера озверения и невежества, проявленного фашистами, и вспомнить наш собственный образ действий в последние десятилетия, а затем потребовать, чтобы мы честно сказали, вели ли себя мы, люди, посвятившие жизнь книге, в эти годы так, как должно, если мы сознаем могучую силу воздействия книг, этих инструментов преобразования жизни людей и народов, или же, наоборот, мы смотрели на книгу как на товар, как на предмет украшения витрины, где рядом с книгой красуются пластмассовые зубные щетки, бутылочки лосьона и патентованные медикаменты? И на такой вопрос будет совсем не просто ответить. Мы могли бы не кривя душой указать, что благодаря методам книжной торговли, выработанным в 20-е годы и утвердившимся в 30-е, количество продаваемых книг намного возросло, а тиражи бестселлеров увеличивались с такой стремительностью, что, похоже, для бестселлеров скоро вообще не будет тиражных ограничений. Но адвокат дьявола, выслушав наш рассказ о том, как много продали мы книг, спросит: «А каких именно книг? По какому принципу выбирались эти книги для широкого распространения? И к чему привело их широкое распространение?»

Несомненно одно,— скажет, он нам,—что, даже оставляя в стороне вопрос о литературных достоинствах этих книг (и я думаю, для нас очень хорошо, если адвокат дьявола оставит этот возрос в стороне), в самих этих книгах и в вашем подходе к ним маловато свидетельств в пользу того, что вы относитесь к книгам как к могучим орудиям воздействия на жизнь страны и ее будущее. Если и бывало когда-нибудь, что народ великой страны не представлял себе тайных изменений, происходивших в окружавшем его мире, если и бывало, что народ великой страны оказывался несведущим и неготовым к необычного характера изменениям, которые приносил ход времени, то уж другого такого примера, как неосведомленность и неготовность американцев перед лицом нарастающего могущества фашизма, не отыскать. В списке бестселлеров было всего несколько книг о том мире, в каком мы живем сегодня,— книг вроде «По ком звонит колокол» Эрнеста Хемингуэя, или «Стратегии страха» Эда Тейлора, или «Дневника Билла Ширера», книг, которые могли бы при условии доверия к ним дать народу нашей страны понимание грозившей ему опасности еще до того, как она воплотилась в бомбардировщики врага над Гонолулу * и швырнула тела убитых на атлантические берега. Но основную массу шедших в продажу * книг составляли произведения, не дававшие ни малейшего представления о том, что последнее десятилетие мировой истории могло завершиться лишь смертельной угрозой для всех нас; о том, что фашистский переворот в Испании означал начало всемирного фашистского наступления, которое создало смертельную опасность и для наших свобод, для самих наших жизней; о том, что фашистская оккупация Чехословакии означала завоевание фашизмом не одних только Судетов, а попытку завоевать и другие, куда более далекие от Германии страны, и в том числе в конечном счете и нашу страну.

Нет нужды дальше продолжать этот воображаемый диалог, выдвигая самоочевидные контрдоводы: что американские писатели выступили самыми первыми и самыми отважными борцами против фашизма в нашей стране, называя франкистский переворот в Испании так, как и нужно было его называть, хотя, кроме писателей, у нас мало кто тогда стремился сказать о нем правду; что многие американские издатели вложили в публикацию антифашистских книг больше усилий и средств, чем могли себе позволить; что у нас были такие бестселлеры, авторы которых вдохновлялись патриотическим долгом предупредить народ об опасности. Все это, и не только это, можно привести в качестве возражения адвокату дьявола. И тем не менее факт остается фактом: в целом мы не можем утверждать, что эффективно использовали возможности книги для тех целей, которым книга и должна служить.