Письма, 1926-1969

Об Эмиле Хенке писать не стану. Конечно, ты полностью права. Если Гертруда испытывает благодарность, она благодарна безгранично. Она отправила ему адресованный Тебе конверт по следующей причине: уже дважды она давала ему Твой адрес. Но он продолжал спрашивать. Так что она хотела упростить ему задачу. Жаль, что ему не о чем было написать Тебе, кроме того, что он написал Гертруде. Она надеялась, он сможет сообщить Тебе что-то новое. Погибший друг – вероятно, Хаубах, с которым я был хорошо знаком. Они вдвоем были у нас еще 22 июля, после покушения. Мы обсуждали риски. Хаубах и Хенк так трогательно заботились о жене. Она вскоре сменила тему разговора: как о себе позаботится Хаубах? Ему грозит не меньшая опасность, несмотря на то что он не знал о покушении заранее. Хаубах согласился. Он собирался скрываться у друзей в Мекленбурге. Но так и не сделал этого, потому что поверил, что с преследованиями покончено. Он попался исключительно по неосторожности. Что ему пришлось перенести после – ужасно. Хенк обо всем знал. Сочувствие к нему совершенно оправданно. Но он не был «героем». Ах, какое горе!¹

Хенк, который очень поддерживал меня во время войны, очень умен особенно в вопросах военного положения, он делал крайне удачные и обоснованные прогнозы. Это было прекрасно в те времена, когда нельзя было поговорить ни с кем и почти все, даже друзья, например Радбрух и многие другие (за единственным исключением Дибелиуса и Альфреда Вебера), надеялись на победу Германии. Когда американские войска вступили в Гейдельберг, американские солдаты еще скрывались «под прикрытием» и были крайне осторожны. Был полдень, Хенк в этот день был у нас, и за парковой изгородью скрывались молодые, совсем молодые немецкие солдаты в униформе, тоже прячась «в укрытии» за деревьями. Хенк открыл окно и выкрикнул: «Не глупите, бросайте оружие и сдавайтесь!» – что они и сделали. Но вскоре Хенк начал поносить американцев и раскрыл свою националистскую душу. Гертруда была в ужасе и сказала: «Не будем об этом! Они нас освободили!» Поэтому тема вскоре стала запретной. Но хватит об этом.

Как замечательно все, что Ты рассказываешь о фон дем Бусше! Конечно, все останется между нами. Жаль, что такие люди хранят молчание! Вероятно, он поступает так из гордости, потому что не хочет хвастаться. Благородно с его стороны, но вредит общественности.

Благодарю за главу о Максе Вебере. Решение кажется мне удачным. Если Хелена Вольф решит вычеркнуть и другие повторы, я предоставлю ей на это полное право. Но сокращения должны ограничиться повторами. Хелена Вольф очень нам понравилась, когда была здесь в последний раз. Мы постарались выразить ей свое сочувствие в связи с ее непростой судьбой. Но потом мы действительно очень к ней привязались. Она была очень тронута и отвечала нам искренне, но в то же время рассудительно, с глубоким желанием продолжать жить и так быть рядом с мужем, которого она очевидно очень любила.

Но теперь о главном: Твой «Эйхман» и все, что с ним связано.

Содержание предисловия я считаю превосходным. Оно выдержано в верном тоне. Но, может быть, некоторые стилистические изменения могли бы придать ему убедительности. После напряжения, созданного Тобой в начале и последующих подробных главах, у читателя может возникнуть ощущение, что предисловие cходит на нет. Это можно исправить точнее разделив темы.

На третьей странице Ты пропустила строчку, чтобы обозначить переход к новой теме. На мой взгляд, тот же прием можно повторить еще несколько раз:

В начале с. 5: «В репортаже о процессе…»

Середина с. 7: Фраза «Кажется сложнее…» – переходное предложение, но пустое в первых двух строках… Тема «какого рода преступление…» не должна излагаться как словно случайная очередная тема, но должна быть точно выделена как новая и существенная, подробности которой теперь может раскрыть предисловие. С этого момента в ней главная суть повествования. Со с. 7 до 15 Эйхман совсем пропадает из виду. В содержании этих страниц скрыты важнейшие идеи Твоей книги. В предисловии нарушены пропорции. В этом не будет никакой проблемы, если в середине седьмой страницы Ты отметишь точный момент перехода.

Но может быть я заблуждаюсь. Смысл изменений (они совсем незначительны и не займут много времени) замечаешь, только когда вносишь их самостоятельно. Вмешиваться я не рискну.

Последний абзац: «И…» словно придуман задним числом. Здесь Ты возвращаешься к Эйхману, о котором с седьмой страницы не было ни слова (даже если все посвящено только ему). Последний абзац, думаю, должен иметь собственный вес, для этого можно снова добавить цезуру. Не нужно расширять текст. Нужно лишь продемонстрировать, что здесь выражен Твой главный замысел в отношении самого процесса.

«Какой педант!» – скажешь Ты. И с этим не поспоришь.