Письма, 1926-1969

Эти несколько слов – продолжение Твоей франкфуртской речи. Редкое счастье для того, кто участвовал в общественной жизни, при жизни хоть однажды услышать произнесенные во всеуслышание слова, оправдывающие ценность целой жизни. Похвала и упреки зачастую безразличны. Их влияние зависит от того, как и кто их произнес. Я невероятно тронут таким подарком и в то же время немного пристыжен. Однажды Эрнст², мой друг, высказался обо мне публично, но крайне сдержанно. Затем Людвиг Курциус³ – несколько патетично, но убедительно и в то же время c искренней объективностью. С Тобой все иначе. Ты гораздо моложе. У Тебя нет необходимости в осторожности, как у Эрнста, и с Тобой мы гораздо ближе, чем с Курциусом. И к тому же Ты доказываешь мне и моим современникам, что и моя профессорская работа не прошла даром. О том, что я приобрел благодаря Тебе, Твоей жизни и Твоей работе, не стоит и говорить.

Твой звонок из Брюсселя был прекрасным завершением этих чудесных недель. Теперь Ты уже успела вернуться в Чикаго и читаешь лекции о «Критике способности суждения» Канта. Остальное Ты предоставляешь немцам. Я читал в Zeit⁴ все, что Ты рассказывала о Кемпнере⁵. Кемпнер «оказался полнейшим идиотом»… «Госпожа Арендт была восхитительна. Без оглядки на статус и пол» (я думаю, журналист имел в виду: без оглядки на то, что Кемпер – всемирно известный юрист и мужчина), «прицеливаясь и иногда подставляя себя под удар, она продемонстрировала одновременно трогательную и предельно проницательную искренность интеллекта, к которой не привыкли в наших краях. Даже те, кто оказался на выступлении против доброй воли, поклялись: книгу этой дамы я непременно должен прочитать».

Где бы Ты ни выступала, слушатели не могут устоять перед убедительностью Твоих аргументов и Твоей речи. Враждебность исчезает. Но теперь меня одолевают другие заботы: в FAZ⁶ обнаружилась рецензия в половину страницы, посвященная Твоей и еще трем книгам на схожую тему (это распространенное бесстыдное уравнивание!). Речь в ней идет только о еврейском вопросе, о немецких проблемах почти ни слова: «Она слишком строго судит о немцах – даже те, кто решился оказать сопротивление, приравниваются ко всем остальным». Я боюсь, в Германии Твою книгу проигнорируют, хотя и упомянут о ней с уважением. Это для них удобнее всего. Поскольку все, о чем Ты пишешь с такой простотой, рассеяно в разных фрагментах, говорить об этом, объединить в единое целое для рецензента опасно, либо он потеряет самоуважение, написав неправду, либо оскорбит широкую публику, от которой зависит вся его журналистская карьера. Чтобы наверстать все, что было упущено после 1945 года, необходимо великое мужество. Штернбергер, конечно, любит повторять: «Да что такое с этим мужеством! Ничьей жизни и ничьему имуществу не грозит опасность! Мы можем писать все, что захотим!» Посмотрим. Молчание может быть опасно и может стать дурным симптомом. Страх перед истиной растет. Я начинаю это понимать. Может быть, Ты помнишь, что я читал лекцию на кельнском радио в рамках их серии: «Что значит немецкий?»⁷. Меня осыпали похвалами и почестями. Затем они предложили сперва отправить рукопись в Кельн и только после этого записать лекцию на пленку в Базеле. Я с удивлением спросил, почему? Я могу сразу записать все на пленку. А вместе с ней они получат и рукопись. Ответ: мне предложили придерживаться «установленного порядка». Я с недоверием потребовал гарантировать, что в записанной мной речи не будет купюр. Мне пообещали, что так и будет, если запись будет сделана после того, как они одобрят рукопись, – в результате я вежливо отказался.

Гертруда и я день за днем проживаем в радости и покое. Депрессивное настроение, в котором Гертруда пребывала еще во время Твоего визита, снова полностью прошло. Она опять вернула себе природное равновесие и ни в чем себя не винит. Всю жизнь она переживала эти колебания, последствие наследственных недугов, которые не так значительны, как могли бы быть, но все же довольно неприятны. Но добрые, здоровые времена всегда возвращаются. Тогда и возрастные жалобы кажутся не такими серьезными.

Я стараюсь работать – без напряжения, с безмятежностью возраста – над памфлетом о Твоей книге. Набралось множество заметок. Размышления над Твоей книгой очень вдохновляют. Но повторюсь: пока я не знаю, на что способен.

Ты не хочешь быть философом. Потому что никто из нас не может определить, что есть философия, следует спросить, что значит «не быть философом». Я вспоминаю слова Риккерта: «Ваше право превращать Макса Вебера в философию. Но называть его философом – сущая глупость».

Гертруда и я передаем привет

Твой Карл

Заказным письмом пришла целая стопка документов. Когда они будут не нужны, я также заказным письмом отправлю их обратно. После чего пришлю и другие документы, которые Ты оставила здесь.