Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

5. Если что-либо другое может быть дано, то он прибавит. Существует ли что-нибудь другое, большее, что ты хотел бы взять? Но если сверх положенного по возрасту, сверх положенного по обычаю, даже сверх того, что положено тебе как смертному, тебе уделили всё, то почему ты обманываешь сенат либо жестоко, словно он неблагодарен, либо преступно, словно он не помнит о твоем благодеянии? Куда мы послали тебя? От кого ты возвращаешься? Против кого мы вооружили тебя. Против кого ты думаешь обратить оружие? От кого ты уводишь войска? Против кого выстраиваешь их? Почему врага[6391] оставляют, а вместо врага устремляются против гражданина? Почему с середины пути войско двигается, удаляясь от лагеря противников в сторону Рима? Их надежда заставляет нас бояться кое-чего.

6. О, я никогда не был мудр и меня когда-то напрасно считали тем, кем я не был! Как ты, римский народ, ошибся в своем мнении обо мне! О моя злополучная и неудержимая старость! О покрытые позором седины, в моем преклонном и лишенном разума возрасте! Я побудил отцов-сенаторов к братоубийству, я обманул государство, я заставил сам сенат наложить на себя руки, когда я сказал, что ты дитя Юноны и что плод твоей матери — золотой[6392]. Но рок предсказывал, что ты станешь для отечества Парисом[6393], что ты опустошишь Рим пожаром, Италию войной, будешь устраивать лагерь в храмах бессмертных богов, созывать сенат в лагере.

7. О жалкая и в короткое время столь быстрая и столь разительная перемена в государстве! Кто именно будет обладать таким умом, чтобы быть в состоянии выразить все это в письме так, чтобы оно казалось действительностью, не вымыслом? Кто будет обладать столь большим легкомыслием, чтобы не считать подобным басне то, что сохраняют вполне достоверные воспоминания? Ведь подумай, — Антоний был признан врагом, им был осажден избранный консулом[6394], который является отцом государства, ты выступил для освобождения консула и уничтожения врага, и враг обращен в бегство, и консул освобожден от осады; затем, немного спустя, тот обращенный в бегство враг вызван, словно сонаследник после смерти государства, чтобы получить достояние римского народа; избранный консулом снова заперт там, где ему предстоит защищаться не стенами, но реками и горами[6395]. Кто возьмется изложить это? Кто осмелится поверить этому? Да будет дозволено однажды безнаказанно погрешить, пусть признание будет лекарством для заблуждающегося!

8. Ведь я скажу правду: лучше бы нам было не изгонять тебя, Антоний, как господина, чем принять этого! Не потому, чтобы какое-либо рабство являлось желанным, но так как ввиду достоинства господина участь раба менее позорна, а из двух зол, когда следует избежать большего, следует избрать более легкое. Но он вымаливал то, что он хотел забрать; ты вымогаешь. Он как консул добивался провинции[6396]; ты жаждешь, будучи частным лицом. Он учреждал суды и предлагал законы ради спасения злодеев[6397]; ты — на погибель честнейшим. Он оберегал Капитолий от крови и поджога рабами; ты хочешь уничтожить всё кровопролитием и пламенем. Если тот, кто давал провинции Кассию и Брутам и тем стражам нашего имени, царствовал, то что будет делать тот, кто лишает жизни? Если тот, кто выбрасывал из Рима, был тираном, то как назвать нам этого, который не оставляет даже места для изгнания?

9. И вот, если те погребенные останки наших предков разумеют что-либо, если вместе с телом все чувства не уничтожены — одним и тем же огнем, то что на их вопрос о том, как теперь живет римский народ, ответит любой из нас, кто отойдет в ближайший черед в то вечное жилище? Или какую весть о своих потомках получат те древние Африканские[6398], Максимы[6399], Павлы[6400], Сципионы[6401]? Что услышат они о своем отечестве, которое они украсили добытыми в бою доспехами и триумфами? Что есть какой-то восемнадцатилетний, чей дед был менялой, свидетелем при сделках — отец[6402], но оба получали доход по чужой милости, причем один вплоть до старости, так что он этого не отрицает, другой с детства, так что он не может не признать следующего: что действует, захватывает государство тот, кому это могущество доставили не доблесть, не покоренные путем войны и присоединенные к государству провинции, не достоинство предков, кому наружность ценой срама дала деньги и знатное имя, оскверненное бесстыдством, кто принудил выступить в бою старых Юлиевых гладиаторов, изнуренных ранами и удрученных старостью, эти нищие остатки школы Цезаря[6403]; огражденный ими, он перемешал всё, не щадит никого, живет для себя; тот, кто владеет отказанным ему по завещанию[6404] государством, словно приданым в браке?