Письма к друзьям

[Арль, вторая половина сентября 1888]

Решил черкнуть тебе два слова, чтобы поблагодарить тебя за присланные рисунки. На мой взгляд, они сделаны несколько наспех. Больше всего мне нравятся те два из них, что изображают шлюх. Впрочем, и в остальных есть мысль. Все эти дни я перегружен работой: погода дивная, и я должен этим воспользоваться – такие дни долго не простоят.

Я не отказываюсь от того, что писал тебе о здешних ценах: три франка в день только за еду, не считая остального… Но не сомневаюсь, что все сказанное тебе Гогеном на этот счет – тоже правильно. Я знаю, что скоро тебе в армию, и мне очень хотелось бы уговорить твоего отца дать тебе средства, необходимые для того, чтобы ты, не в ущерб работе, поправил свое здоровье. Пусть понатужится и предоставит тебе все, что требуется на то время, которое у тебя осталось до отъезда в армию.

Снова повторяю тебе одно и то же: если ты уедешь в Африку, то найдешь там как раз ту натуру, которая в полной мере разовьет твой талант рисовальщика и колориста. Но работа над ней дорого обойдется твоему грешному телу, если только твой отец до предстоящего тебе в Африке испытания не примет меры, чтобы избавить тебя от опасности заболеть малокровием или подцепить дизентерию из-за недостатка здоровой пищи.

В Африке сил не накопишь, и, отправляясь в страну с жарким климатом, нужно заранее не скажу – обрасти жирком, но некоторое время тщательно следить за своим питанием.

Мне лично строгий режим уже пошел на пользу, и я не трогаюсь отсюда, потому что даже арльская жара – это еще не африканский зной.

Из предстоящего тебе испытания – военной службы – ты выйдешь либо с новыми силами, которых хватит на всю твою жизнь в искусстве, либо сломленным.

Как бы то ни было, мне безумно хочется, чтобы ты приехал сюда, и Гоген тоже. Тогда у нас останется лишь один повод к огорчению – то, что сейчас зима, а не лето. Я все больше и больше убеждаюсь в том, что качество кухни как-то отражается на нашей способности мыслить и создавать картины: я, в частности, не могу работать успешно, когда у меня расстроен желудок. В общем, я полагаю, что если твой отец возьмет себе твои картины, а взамен откроет тебе более или менее щедрый кредит, то в конечном счете он потеряет при этом меньше, чем потерял бы при любом другом решении вопроса. На юге все наши чувства обостряются, рука делается подвижнее, глаз острее, мозг проницательнее, если, разумеется, дизентерия или иная болезнь не ослабят тебя настолько, что все пойдет насмарку.

Это дает мне основание утверждать, что каждый, кто любит искусство, может развить на юге свои творческие способности. Но нельзя забывать о состоянии своей крови и всем прочем.

Ты, пожалуй, скажешь, что я надоедаю тебе своими советами, что ты волен ехать куда вздумается и плюешь на все остальное. Дело, конечно, твое, но я-то не могу иначе. Искусство долго, а жизнь коротка, и нам надо набраться терпения, если мы хотим подороже продать свою шкуру. Хотел бы я, чтобы мне было сейчас столько же лет, сколько тебе, и я мог, вооруженный своим теперешним опытом, отбыть воинскую повинность в Африке. Но в таком случае я постарался бы предварительно стать поздоровее, чем сейчас.

Если – что вероятно – мы поселимся здесь вдвоем с Гогеном, мы, разумеется, сделаем все возможное, чтобы избавить тебя от лишних расходов; но пусть и твой отец, со своей стороны, делает все от него зависящее и доверяет нам, а не думает, что мы намерены высасывать из него деньги. Чтобы хорошо работать, нужно хорошо есть, жить в хорошем помещении, время от времени давать себе передышку и спокойно запивать выкуренную трубку чашкой доброго кофе.

Не говорю, что все остальное не имеет значения, – пусть каждый живет, как ему вздумается; я утверждаю лишь, что мне такой образ жизни нравится больше, чем другие. [Б 17]