Письма к Олафу Броку. 1916–1923

4) По поводу Вашего письма о содействии к скорейшему прекращению страданий, которым подвергаются ни в чем не повинные жители Петрограда и Москвы: страдания эти ужасны. Кошмарно стыдно чувствовать себя застрахованным от них. Но прекратить их теми путями, которые Вы предлагаете, невозможно. Не буду разбирать таковые . Позволю себе только обратить Ваше внимание на то, что ни Нансен, ни Центросоюз[333] и прочие не обладают достаточным авторитетом у белых, чтобы заставить их положить оружие и начать «переговариваться». Big four[334] все антибольшевики не послушали. Не внемлют они и гласу Нансена или Биркенгейма[335]. Между тем, обращение Нансена или Биркенгейма может оказать некоторую нравственную опору большевикам. Как бы ни были крупны их военные удачи – плохо им в действительности. Один наблюдательный человек, сидящий в соседстве с Совдепией, мне пишет: «Когда читаешь газеты большевиков, видишь, что пришел им конец, не на чем им держаться – извнутри они опоясаны врагами, разлагаются они, голыми руками их взять можно. Но, но…». В этом «но» и кроется вся беда. Очень ли уж бездарны антибольшевики? Нет у них живой мысли, живого слова, которые могли бы увлечь за собою? Бездарны мы, безвольны и способные только, как у нас говорят, «танцевать от печки»? Не знаю этого, но факт налицо: при всем ужасе, который большевики внушают всем, за два года борьбы мы их не разбили. И по-прежнему люди будут страдать, гибнуть, пока мы будем добивать большевиков, или они сами сдадутся. Иного выхода нет. Как ни тяжела наша задача, все-таки, думаю, мы этим страшным (в смысле страданий, жертв и т. д.) путем будем вынуждены доползти до цели. Банально повторять общеизвестные истины о бессовестности, предательстве, безразборчивости в средствах большевиков. Никто из тех, кто взяли на себя ответственность в борьбе с большевиками, – никто, повторяю, не сочтет себя вправе вступить с большевиками в переговоры, зная наперед, что большевики понимают опасность личного положения. Они знают, что их ожидает в будущем, а потому они используют переговоры только как средство продлить свое, обреченное иначе на гибель, существование.

Бездарность наша («людей» у нас не видно) с одной стороны, и безнадежность будущего существования для большевиков, – хотя бы их главарей, – в этом трагизм положения. Этого то и не понимают не только иностранцы, но и сами русские. Это заколдованный круг, а за ним гибнут лучшие силы, разоряется страна, уничтожаются неоценимые блага: Летний сад, творение Петра Великого вырублен наголо! Эту неделю как-то особенно меня терзали все эти соображения и данные. Тошно на душе.

Простите неаккуратность изложения, небрежность письма. Если не отошлю его в настоящем виде, бог знает, когда удастся написать Вам.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны. Вас и деток крепко обнимаю.

Весь Ваш Гулькевич

59 (1) 20 IX 1919 Стокгольм

Дорогой Друг,

1 000 крон получил, но храню их у себя до получения точного адреса г-жи Молчановой. Боюсь розысками ее в Петрограде навлечь на нее неприятное внимание и подвергнуть опасности.

Относительно большевистских газет постараюсь наладить доставку их Вам. Не знаю, однако, удастся ли мне это, ибо до сих пор не мог обеспечить себе их такое получение.

Спасибо за статью в Verdens Gang[336]. Романов не серьезный господин.

Мог ли он оставить Архангельск и «удирать» с Марушевским[337] в такую серьезную минуту. Вся его беседа носит печать «официального» оптимизма и не во всех частях отвечает истине. Я его знал здесь в прошлом году и ожидал от него «лучшего»…

Очень меня печалят начавшиеся переговоры эстов и пр. с большевиками[338]. Опасаюсь, что последние разыграют инородцев вовсю, и что дело освобождения близких лишь затянется надолго.

Крепко Вас и деток обнимаю. Целую ручки дорогой Нины Ивановны. Всем сердцем

Ваш Гулькевич

Прилагаю вырезку из Frankfuter Zeitung. Ваше ли это влияние или самозародившаяся мысль…

59 (2) 25 IX 1919 Стокгольм

Дорогой Друг,

Меня просят из Парижа помочь горю госпожи Марии Чудиновой, проживающей в Pensionnat Frydenlunds Hönefoss[339], и желающей перебраться на жительство в Христианию, где сын ее, если не ошибаюсь, по Вашей же всегдашней доброте, лекторствует в университете. Можете ли Вы утешить старушку и моих Парижских доверителей?

Письмо госпожи Огр.[неразб. – ред.] будет доставлено в Петроград при первой же возможности. 1 000 царских рублей пускай временно хранит. Как только доставим деньги госпожи Молчановой (ожидаю ее точного адреса), постараемся переслать и эти Софьи Федоровны Огр.

Söderhjelm’а[340] буду ожидать с открытыми объятиями. Очень рад буду, если при Вашем благословении, у нас с ним установятся такие же отношения, как в прошлом году с молодым украинцем. Куда он исчез?