Письма к Олафу Броку. 1916–1923

Не знаю, как реагирует Нансен. Для него выход один – одобрить Memorandum, сказать, что с ним соглашается, отказаться от беженцев (нельзя же трезвому человеку насильно [неразб. – ред.] отказ людей, которые проклинают его и просят избавить их от него) и остаться при деле оказания помощи голодающим. Со своей стороны, бомбардирую Гирса просьбами отпустить меня обратно в Дрезден. Не удалось, что ж делать, поработать с очаровательным человеком…

Большое спасибо за два последних письма, которые прочел с волнением и без всякой усталости. Если уеду скоро, покажу их Чупрову, если задержусь, перешлю ему. Спасибо и за статьи. В газетной полемике Нансен куда слабее. Кристенсен[707] прав в премиссах[708], в выводах, заключениях. Нанс.[ена] же отличает поразительное невежество, граничащее с тупоумием, если его не объяснять, как делаю я, что он хлопочет об успехах своего предприятия и должен вечно печься не разонравиться своему Тиранну[709]: большевикам. Что не засуха, а безрассудное хозяйничанье большевиков виновато не в засухе, а в бедствии засухою вызванном, тут двух мнений быть не может. Это факт. Это ясно всем экономистам и всем, которым знакомы русские дела немного менее поверхностно, нежели Нансену. Тут, безусловно, прав Кристенсен.

Совестно излагать такие banalities[710], которые не уродись хлеб в пораженных [неразб. – ред.] губерниях, но если бы большевики не разрушили хозяйственный организм земледельческой страны, то можно было бы с бедою справиться своими силами, а не прибегать к загранице. За что закрыта «Помощь»[711]? Помните статью агронома, на которую я Вам указывал? Вероятно, положение верно, ибо не стал бы автор статьи рисковать без глубокого убеждения в своей правоте, подставлять себя под удары Правительства, которое он так благородно и храбро атаковал. Прав Кристенсен, что нынешнее бедствие не ограничится нынешним годом, это только начало, если большевики не уйдут, или не изменятся… Но не прав Кристенсен, когда говорит, что ввиду вышеизложенного не следует погибающим помогать… Тут встает Нансен во весь рост своего духовного величия, благородства, гуманности…

Бестактен Нансен в своих вечных похвалах больш.[евикам]: «они устроили посевы и прочее лучше, чем кто бы либо иной мог сделать это на их месте» (цитирую на память). Как можно сказать это такому профану в сельском хозяйстве, как Нансен? Помните нападки на svartedjævle[712] и т. п. (гельсингф. телегр.[афное] бюро), когда это учреждение русских эмигрантов, которое он продолжает – против их воли – опекать, и когда во главе его стоит (хотя и неофициально) такой почтенный человек, как академик Гримм[713]. Отчего это большевики lyseengle[714], а Гримм и Ко – svartedjævle[715]? Если уж быть аполитичным, то нужно держать линию до конца.

Мои чувства к Нансену не изменились, люблю его по-прежнему, преклоняюсь, славословлю его денно и нощно. Не стесняюсь это делать в отношении самых заядлых эмигрантов, хотя знаю, что роняю свой престиж, а Нансену не могу помочь. Он муж света в темной ночи нашего безвременья. Но, между нами, я поражен отсутствием такта и чутья у этого великого героя эпического размаха. Что делать? Это ему не дано. Если он уйдет от беженцев, то руки его будут развязаны, и его действия не будут носить следов неловкости, которые прилипают к ним ныне.

А Вы не устали читать спешно набросанные строки? Перечитать не успею. Должен бежать в церковь – у нас первый день Рождества.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны. Непременно побываю у Schon.[…][716]. Вас и детей нежно обнимаю.

Горячо любящий Вас

Гулькевич

115 15 I 1922 [адрес автора не указан]

Дорогой Друг,

Спасибо за дорогие строки от 7 сего месяца. То, что Вы мне пишите о впечатлении, произведенном на Ульсенов[717] и на Вас, а больше всего возможность, что Нансен[718] не будет здесь 25 сего месяца, убедили меня в том, что я должен написать ему прилагаемое письмо[719]. Прошу прочесть его, и если норвежское изложение не слишком daarlig[720], и если мое действие с норвежской точки зрения не покажется [неразб. – ред.], и если Нина Ивановна благословит (никому другому говорить нельзя – я даже не сознаюсь в Париже, что написал Нансену), прошу запечатать письмо и послать ему по почте.