Хэлоу. Вспомнила, как впервые после твоей смерти мы ехали в поезде с твоим сыном и твоей последней женой. Я ненавижу поезда, меня в них всегда тошнит. Вот и в том – тошнило. Мы ехали в плацкарте, у меня был блокнот и карандаш. Растерянная женщина, которая то и дело вытирала руки вонючим, сальным полотенцем, увидела, что у меня в руке блокнот и карандаш и пригласила к себе – посидеть на нижней боковой, в купе не было места ни для меня, ни для блокнота, ни для карандаша. Рассеянная женщина без бровей и с редкими ресницами смотрела за тем, как я черкаю в блокноте. Спросила: «Стихотворение, наверное, пишешь?» Мне не понравилось, что она ко мне вторглась, – если я приняла предложение сесть рядом с ней – это не значит, что мы стали друзьями. Я ответила, что пишу письмо, письмо отцу. Она спросила, отправлю ли я его из Москвы, предположила, что ты остался в Ростовской области. Я ответила, что пишу письмо на тот свет, уточнила, не хочет ли она передать туда чего-нибудь от себя? Женщина смутилась и встретилась взглядами с мамой. Я не пыталась понять, что значила эта встреча взглядов. Мне это неинтересно.
Кстати, я ей соврала. Я не писала тебе тогда никакого письма. Потому что это очень глупо – писать письма на тот свет. Ты не находишь, папа?
21 января 2014 года