Письма к отцу

Я часто наблюдаю за странным единением людей, которые жили в Советском Союзе, они словно подмигивают друг другу, словно знают все тайны, возникшие до нашего рождения. У них общие шутки и общие истории. У нас – постсоветских людей – тоже общие шутки и общие истории, но мы не обладаем этим единением. Раньше я завидовала взрослым людям за то, что они могут остановиться посреди дороги, во время работы и начать обсуждать какие-то детали быта и новости из советского прошлого. Я завидовала истории, которая происходила на их глазах. Теперь мне тридцать, на моих глазах тоже происходило много всего исторического (особенно в последние три года), стану ли я вспоминать об этом или все-таки постараюсь забыть?

Особого единения нет среди тех, кто провел молодость в девяностые. Они мне представляются разрозненными и уставшими, общее прошлое их не вдохновляет, назад в свободу они не хотят, им важнее сегодняшняя цивилизация. Мы с тобой существовали как в позднем Советском Союзе, ты жил партийными догмами и мечтал вернуться к той стабильности, которую ощущал в семидесятых и восьмидесятых. Те, чья молодость пришлась на девяностые, либо научились жить в современном мире (хочешь жить – умей вертеться), либо стали призраками бандитских, свободных, развращенных лет. Они остались на обочине жизни – работают охранниками в «Пятерочке», водят грузовики, поднимают руку, сжав пальцы в кулак, когда видят на улице подростков: «Ух, молодежь!», пританцовывают под группу «Руки вверх» и перебирают прежние наряды и фотографии, снятые на пленку: «Мода возвращается, ведь правда?»

Родители моего мужа познакомились в начале девяностых. Мама гуляла с подружкой и звонила по случайным номерам. Папа мужа взял трубку. Они долго созванивались – у нее не было стационарного телефона, она звонила от подруг, соседей, знакомых и с таксофона. Он ей отвечал – с домашнего. Это трогательное знакомство, в духе времени. Они – настоящие люди девяностых, и это удивительно.

Моя мама с таксофона звонила только тете в Москву – по межгороду. Я сидела в теплой куртке, потея, на почте, пока мама скрывалась в кабинке. Я наблюдала за каждым, кто входил в соседние, кто выходил из них. Придумывала истории об этих людях. Почему-то у каждого случалось что-то криминальное, каждый сообщал о событии, рождении и смерти, а иногда о рождении и смерти одновременно. Моя мама просто рассказывала о том, как мы живем, спрашивала, как живет тетя. Выходила – в высокой норковой шапке, пахнущая помадой и духами. И мне все время казалось, что это уже запах не ее духов, а духов тети – обменялись запахами, пока она была в этой кабинке, говорила по межгороду.