Письма к отцу

Я перечитываю старые письма к тебе, и мне становится стыдно за прежнюю наивность, за нелепую восторженность от жизни. Я не верю, что так мыслила в двадцать два, но знаю, что в двадцать два нельзя мыслить иначе.

Я смотрю в зеркало. Мне тридцать, но я еще не вижу морщин на своем лице, не замечаю седых волос. У меня нет внешних признаков взросления, есть внутренние – я больше не влюбляюсь и не верю в то, что можно в тридцать влюбиться так же, как в двадцать два, – слепо, с бьющимся сердцем, с неловкостью – в словах и руках. Мои друзья уже не рассказывают мне о влюбленностях – только о мужьях, детях, разводах и ипотеках. Мне становится скучно с моими друзьями. Я вспоминаю о том, как чувствовала себя со взрослыми мужчинами, которые заменяли мне тебя, – они не были «зрелыми» по восприятию реальности, только по возрасту. Они много шутили. Один рассказывал о том, как у него умирал кот, как он заказал фотографию умершего кота, но напутал с размерами и вместо нужной фотографии ему прислали огромную, почти во всю стену. Пришлось вешать огромную. Второй вспоминал о советском времени – как ехал в трамвае, улыбался и смотрел на каждого человека с удивлением и счастьем, таким, что бывает только в молодости, гордился тем, что его страна такая огромная, что в ней с каждым днем все радостнее жить. Третий терпеть не мог Советский Союз, увлекался историей русской эмиграции и чуть не задохнулся от восторга, когда услышал стихотворение Георгия Иванова. Четвертый был одержим литературой настолько, что ушел от жены и дочери, чтобы поступить на Высшие литературные курсы при Литинституте. Некоторые из этих мужчин уже умерли, некоторые живы, но наша связь обрывалась – чем старше становилась я, тем быстрее старели они.

Моя психологиня считает, что каждый сам выбирает, когда начинать стареть. Кто-то стареет в шестнадцать, кто-то не становится пожилым и в семьдесят пять. У некоторых существует конфликт – между реальным возрастом и психологическим, тогда они боятся разрешить себе что-то и презирают тех, кто разрешает. Они говорят о таких – «молодится».

Мама призналась, что не ощущает себя старой, не чувствует, что проходят годы. Она считает, что ей сорок, и этот возраст ей очень нравится. Я не помню, чтобы она о ком-нибудь говорила «молодится».

Ты тоже не «молодился», но был молод – несмотря ни на что. И был стар – вопреки всему. С разными людьми ты оказывался разным. В один день тебе было шестнадцать, в другой – девяносто пять (ты не дожил до девяноста пяти и уже никогда не доживешь, папа). Незадолго до своей смерти ты сказал мне, что почему-то чувствуешь себя пятилетним, а еще – что очень хотел бы поиграть в прятки. «Как давно ты играла в прятки?» – спросил ты у меня. Я ответила, что недавно и что планирую поиграть еще – с одноклассниками. Ты сказал, что завидуешь мне, и подмигнул. Ты никогда в жизни мне не подмигивал. Только тогда – за неделю до своей смерти. После того как ты умер, я никогда не играла в прятки. Нечему было завидовать.

Я много думала о тебе, о влюбленности, о возрасте, о том ощущении, когда проводишь вечер с парнем, который тебе нравится, но между вами еще ничего не ясно, вам просто хорошо и тепло друг с другом, он не предлагает тебе встречаться, потому что это убьет магию, ты тоже не спешишь задокументировать ваши отношения – после свидания садишься в поезд Москва – Ростов-на-Дону (он привезет тебя в город, где находится могила отца), заходишь в купе, вглядываешься в вокзальные сумерки, думаешь – напишет ли он тебе, не забудет ли тебя за эти институтские каникулы; смотришь на экран телефона, а он уже написал: «Привет, как ты? Села в поезд?» Только для этого ощущения в Советском Союзе и должны были появиться мобильные телефоны.

мне бы хотелось написать тебе письмо,

в нем будут летние и весенние пейзажи,

будет июльское утро в южном городе,

где мы с тобой выходим утром с ночного сеанса.

воздух теплый, почти прозрачный,

ты берешь мою руку в свою –

я ощущаю безграничное счастье,

я в легком платье, ты поправляешь бретельку,

достаешь из рюкзака куртку,

накидываешь мне на плечи,

южная улица становится черно-белой,

будто из того советского фильма, который был снят

через двадцать лет после того, как

закончилась война.

* * *

ты ждешь меня в центре москвы

около метро чистые пруды,

на тебе серое драповое пальто,

такое было на моем отце на фотографии,

снятой до моего рождения

около озера, куда он мечтал свозить меня, когда я вырасту.

я выросла,

а пальто уже не на отце –

на тебе.

* * *

ты достаешь телефон и фотографируешь меня на фоне заката.

куда ты выложишь эту фотографию, в инстаграм[19]?

у меня нет инстаграма[20],

в одноклассники или вконтакте?

смеешься?

я никуда не выкладываю фотографии,

я храню их как воспоминания,

в облаке на мейл.ру –

его память досталась мне бесплатно, в подарок за купленный ноутбук,

каждое облако доступно нам бесплатно,

но не всегда это облако на мейл. ру.

* * *

мы гуляем в летнем парке.

утром

на траве – роса,

какая бывала в нашем южном городе

на такой же траве, но немного другой.

мы сидим на скамейке,

ты меня обнимаешь,