Письма к отцу

«Хочешь мороженое?» – спросил ты, но я знала, что у нас нет мороженого, а ты не пойдешь в магазин, потому что магазин далеко, на улице пекло, еще и бабочка – американская бабочка – грозится уничтожить твою нежную шелковицу, волшебное дерево, плоды которого удивительным образом меняют цвет – зеленые, розовые, иссиня-черные. По плодам шелковицы я отсчитывала летние дни – всегда знала, сколько осталось до осени по их цвету – тютины, как называли ее все мои знакомые, все, кроме тебя (ты называл «шелковица» или «тутовник»). Если тютина начинала падать и уничтожала подошву босоножек – значит, скоро наступит сентябрь, значит, через несколько месяцев это огромное дерево станет подобием себя, превратится в костлявый куст. Я долго не отвечала. Ты улыбался моей растерянности. «Мы можем сделать ванильное мороженое вместе – у нас есть сахар, молоко и ваниль. А еще есть холодильник, где можно его заморозить». Я продолжала смотреть на тебя. «Так хочешь мороженое?» Я кивала. Ты вставал с раскладушки, брал меня за руку и вел на кухню – делать мороженое. Очень вкусное. Ванильное.

От тебя всегда пахло ванильным мороженым. Хотя я слышала, что ванильным мороженым обычно пахнет от детей.

Глава четвертая Галстук

Иногда я представляю, что у меня может быть ребенок. Я не думаю, что готова к детям, потому что дети – это большая ответственность, я не готова ни к детям, ни к животным, поэтому у меня никогда их и не было – ни детей, ни животных.

Но я воображаю его, этого ребенка.

Мне все равно, кем он будет по профессии (подозреваю, что тем, кем захочет быть), я равнодушна к его будущему партнеру, но мне важно понимать, каким я буду ощущать этого ребенка. Захочется ли мне обнимать его, прикасаться к нему – или я буду трогать только младенца, а подростком стану брезговать (я брезгливая, прикасаюсь и – тем более – обнимаю только тех, кто по-настоящему симпатичен, во всех смыслах – внутренних и внешних)? Каким я его запомню? Ведь мать не всегда может вспомнить ребенка таким, каким он стал в настоящем, – дети быстро растут, быстро меняются; мать находится на работе, в офисе, слышит имя собственного ребенка, в сознании вспыхивает образ, кто он, ее ребенок, – трехмесячный улыбающийся малыш; тоддлер, пинающий чужое кресло в самолете; прыщавый подросток; широкоплечий юноша? Этот ребенок – они все – одно существо – ее сын.

Я не знаю, какой помнит меня мама, а она вряд ли признается, даже если я уточню. Могу предположить, что пятнадцатилетней – именно такой я уезжала из ее (из вашего когда-то общего) дома, чтобы никогда туда не вернуться. Я тоже помню ее разной – даже девятиклассницей, – у нее есть альбом с ее школьными фотографиями, в детстве я любила его рассматривать.

И тебя я помню не только таким, каким ты изображен на могильном камне. Мне кажется, я ощущаю тебя-ребенка, испуганного, чуждого мне, блуждающего по болотам, чтобы найти лягушек, мерзко квакающих, прыгающих, наслаждающихся пробуждением – окончанием зимовки. Найти – поймать сачком, принести домой, наблюдать. Опущенные плечи, худощавое тело, тонкие ноги, большие глаза, следящие за лягушкой. Это было летом, потом наступила осень. Неровно постриженная челка, белоснежная рубашка, алый галстук – пионерский. Ты поднимаешь правую руку, согнутую в локте, – она оказывается чуть выше головы. Твои пальцы выпрямлены и прижаты друг к другу. Ладонь обращена к голове ребром. «Всегда готов!»

Ты – старшеклассник. Готовишься к выпускным экзаменам. Ешь бутерброды с колбасой и сыром, которых сделал пятнадцать штук, чтобы целый день не выходить из комнаты, штудировать учебники, их поедая – не отвлекаясь понапрасну.

В день экзамена отключают горячую воду. Чертыхаешься – ты не позволяешь себе выйти с грязной головой просто на улицу, а тут – важный день, экзамен. Наливаешь воду в металлический таз, ставишь на газовую плиту, перебираешь приготовленную с вечера одежду. Просыпается твоя мама, суетится, говорит, что точно опоздаешь, если будешь мыть голову. Но ты хочешь мыть голову – настаиваешь. Мама вспоминает о том, что где-то слышала, что мыть голову перед экзаменом – плохая примета. Ты отвечаешь, что все это чушь собачья и что ты сам разберешься, где плохие приметы, а где хорошие. Мать машет рукой и уходит «заниматься хозяйством», да, так она и сказала. Ты завязываешь галстук и смотришься в зеркало – ощущаешь себя взрослым состоявшимся человеком, тебе даже обидно, что тебя с твоими способностями не взяли в университет без экзаменов.