Письма к отцу

Мама и папа ссорились. Потому что отец – все-таки в это невозможно поверить – старел. В молодости он изменял некоторым женам, но признавался им в изменах. Он боялся, что последняя жена – молодая – тоже начнет ему изменять и что не расскажет ему об этом. Он не любил, когда она уходила куда-то надолго, когда возвращалась домой вечерами, принося детям конфеты с ликером и печенье с дружеских посиделок. Она целовала детей перед сном и пахла чем-то кислым. Он с утра ее за это наказывал – брал детей на прогулку, уходил с ними на весь воскресный день, чтобы она подумала над своим поведением, чтобы он так стремительно не старел, чтобы она тоже делалась хуже – внешне и внутренне, – чтобы они увядали одинаково: он – от возраста, она – от печали.

Он брал детей и водил их по улицам маленького города. Катал детей на автобусах. Сажал на сиденья и склонялся над ними. Дочь была старше сына, сын был младше дочери. Дочь была грустновата, как будто бы все понимала, сын не понимал ничего – улыбался во все двадцать четыре зуба (не все выросли, некоторые выпали). Он знал, что дочь все понимает и что дочь заранее стыдится реальности, того детства, что выпало ей на долю, кажется, она где-то подсмотрела и прочитала, что бывает иное детство (а может быть, ей рассказали в школе – сын в школу еще не ходит, не ходит он и в детский сад – не привык, ведь в детском саду дают суп из ведра, а еще – шумно; сидит с бабушкой целыми днями). Возможно, ему кажется, что дочь все понимает, вот и сейчас – сын показывает пальцем в окно и возбужденно восклицает, видя надписи «Оптика» и «Аптека», она смотрит – скучающе, молча, полуиронично. От этого становится страшно, стыдно и неловко, но он отец, он не должен себя выдать.

Детям часто становится стыдно, неуютно, неловко и непонятно. Он пока не понял, что в таких случаях делать, – он сам боялся неловкостей, неудобных положений, конфузов и молчания от недостатка близости, от неумения эту близость обрести. Он знал, что никогда не будет нарочно смущать детей, потому что маленькие чувствуют тоньше, чем взрослые, маленькие – потом, когда становятся взрослыми, – заносят эти воспоминания в книги – печатные и рукописные. Он боялся, что кто-то из его многочисленных детей захочет стать писателем и выставит его в неприглядном виде. Ему тогда будет стыдно перед коллегами. Ему часто стыдно перед коллегами, но он никогда не подает вида.

Он фотографировал сына и дочь на «Зенит». «Зенит» висел у него на шее, темно-синий, гармонировал с белоснежной рубашкой – две верхние пуговицы расстегнуты. Он говорил, где встать сыну и дочери – около ивы и реки, на подвесном мосту (он думал о том, что этот подвесной мост – гордость их городка, что речной запах и кроткое, скрипучее, шатание моста он не заменит ни на что, это самое красивое, что только есть в природе, самое лучшее место, где можно фотографироваться и расти). Он направлял на них фотоаппарат. Щелкал. Брал за руку сына, когда тот подбегал к нему и хватался. Спрашивал у дочери, хочет ли она пить, не жарко ли ей, не холодно, хорошо ли она себя чувствует, дочь всегда отвечала, что ей не жарко, не холодно, что пить она не хочет и чувствует себя хорошо. Она никогда не жаловалась и никогда не веселилась, восхищаясь окружающим миром. Но он знал, что – скорее всего – внутренне она и жалуется, и веселится, и восхищается. Ее мир – интимный, в ее мире что-то обнаруживается сейчас и прольется потом. Так бывает со всеми детьми – дети всегда – одновременно – родные и чужие, своенравные и покорные. В этом прелесть детей. У него детей слишком много, и с редкими из них он гулял по маленькому городу, шагал по подвесному мосту.

Они истратили всю пленку, тридцать шесть кадров. Он хотел купить еще, но передумал – показалось, что достаточно. Детей можно будет сфотографировать на следующий праздник – на День города, он в его любимом городе отмечается широко.

Отдали пленку в проявку. Улыбчивая женщина сказала, что они могут погулять три часа – за это время фотографии будут готовы. Он рассказывал детям о том, какая это магия – проявка фотографий, что когда-то он сам их проявлял на чердаке дома на Дзержинской. Он говорил, что раньше не так просто было с проявкой фотографий – улыбчивые женщины не предлагали погулять и не обещали, что через три часа все будет готово.

Они заходили в кафе под названием «Гномик» и пили молочные коктейли. Он хотел сфотографировать детей здесь – пьющими коктейли, – но вспоминал о том, что у него закончилась пленка, и грустил. Он любовался детьми – он думал о том, что никогда детей не хотел, а теперь решил, что очень хочет – детей. Приятно решить, что хочешь детей, когда они перед тобой – довольные, сдержанные и умные. Послушные.