Письма к отцу

Я уставала в этом книжном магазине. Мне всегда хотелось кому-то позвонить, потому что я чувствовала себя одинокой – без друзей и близких. Я оставалась наедине со своими мыслями, и, когда мне становилось скучно – в магазине почти не было посетителей, и они справлялись с выбором изданий самостоятельно, – я вспоминала образ отца.

Я обедала в крошечном кафе через дорогу от своего магазина. Дешевом и уютном кафе – там можно было купить суп и второе почти за бесценок, а еще посидеть в мягком кресле около советского абажура. В этом месте я старалась записывать идеи для будущего романа об отце, который я непременно напишу, ведь я вспомню все, а что не вспомню, то допридумываю, никто же не проверит; моя – художественная – правда.

Я нашла тот блокнот, на обложке – редкая фотография Пастернака, смотрящего из окна. Фото сделал Александр Лазаревич Лесс. Вообще-то я не люблю Пастернака как поэта, но фотография мне понравилась – Пастернак вдохновенно смотрит вдаль, а его открытое окно похоже на окошко кафедры новейшей литературы в Литинституте.

В блокноте я фиксировала все, что помнила об отце. А еще – я переходила со второго курса на третий – записывала сюжеты, чтобы потом, когда нужно будет предоставлять свой текст литинститутскому мастеру для аттестации, могла пройтись по этим записям и написать рассказ, а может быть, даже повесть.

Рассказ о галстуке написать – о том, как мужчина сначала носит пионерский галстук, потом распадается Союз – он ходит в этом галстуке в девяностые, потом – в нулевые, потом – в двадцать первом веке, в 2023 году. Галстук меняется каждый раз, потом он его теряет – и становится человеком без галстука, обычным, таким же, как все, человеком, но именно в этот момент в нем проступает какая-то нежность к миру, какая-то цельность в осознании смерти и жизни.

Так и не написала.

Из всех книг из отцовской библиотеки, перекочевавших в мой, личный, единственный книжный шкаф, утраченных, отданных, забытых на скамейках или в кафе, больше всего я тоскую по «Чевенгуру» Андрея Платонова. Книга была дешевой – в мятой и мягкой обложке. Но для меня, двадцатилетней, лежащей на верхней полке плацкарта в поезде, несущемся сквозь декабрьские сумерки по городам юга России в нежном 2013 году, – самой дорогой. Я любила Сашу Дванова особой любовью, любила его умершего отца, понимала его тоску по осиротевшему миру и боль собственного сиротства. Платонов писал «Чевенгур» в конце советских двадцатых, он верил в социализм как в бога, он даже – без дураков – готов был считать Сталина отцом народов, потому что знал: миру необходим человек, который этот мир возглавит, а что делать, когда оказалось, что никакого бога не существует? Мне все время хотелось позвонить Андрею Платонову, написать ему записку и положить под алюминиевую кастрюлю на его крошечной кухоньке – съест суп и прочтет.

В «Красной нови» опубликовали повесть Андрея Платонова «Впрок». Сталин пишет собственной рукой на странице журнала слово «сволочь», читает дальше – «дурак», «пошляк», «балаганщик», «беззубый остряк», «болван». Сталин подчеркивает простым карандашом места, которые его особенно возмутили. Сталин не жалеет восклицательных знаков. Внизу страницы – кривым почерком, где буква «д» написана тремя разными способами, а строчная «т» как «т» прописная, но выше остальных – разгневанное: «Таковы, значит, непосредственные руководители колхозного движения, кадры колхозов?! Подлец!» Сталин выдыхает, резюмирует, зачеркивая косыми линиями название «Впрок», подчеркнув двумя чертами жанр, зафиксированный Платоновым в скобках, – бедняцкая хроника, ставит восклицательные знаки около слова «бедняцкая» и слова «хроника». «К сведению редакции "Кр. н."» пишет Сталин то, что потом с замиранием сердца будет читать новый, молодой редактор «Красной нови» Александр Фадеев: «Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойденную слепоту…» Сталин останавливается, поднимает карандаш к усам, ухмыляется, дописывает: «P. S. Надо бы наказать и автора, и головотяпов так, чтобы наказание пошло им впрок». Смешно – повесть называется «Впрок» и наказание должно пойти впрок. Сталин гордится собственной остро́той.

Созывается Московская ассоциация пролетарских писателей. На заседании Андрея Платонова объявляют вражеским агентом и «кулацким писателем». Товарищи по перу выслуживаются перед «отцом народов» – пишут разгромные рецензии на произведения Андрея Платонова.